Из архивов. Опубликовано на форумах Серой Планеты и АнтиНОЭ, статьи из журнала "Кони Петербурга". Комментарии автора
Статья из журнала "Кони Петербурга" 1999 г.
Перебираю архив. Годы 1979-1982, газеты и афиши праздников, альбомы, фотографии, газетные вырезки, море стихов - моих и чужих... Пора писать мемуары - как-никак 20 лет в строю.
Однажды, в 1977 г., в аудитории появился Андрей Васильевич Вилль, наш будущий куратор и опекун, и объявил об организации при институте конноспортивной секции, куда и пригласил всех желающих. В тот год стоило мне один раз вернуться из конюшни после 23 ч., и меня больше туда не пустили. И только следующей зимой я начала регулярно ездить в Вартемяки. Вкалывала, как все, но на лошадь меня не сажали - по хилости сложенья не внушала я доверия.
Тем не менее, летом 1979 г. меня — о, счастье — включили в бригаду студентов, которым разрешено было пройти практику в конноспортивной секции. Бригада была невелика: три Наташки - Дозорцева, Дариева и Розова, Оля Малиновская, Вера Иванова и я, “Маэстра”. Вшестером мы должны были заготовить сено на 15 спортивных и нескольких здоровенных учхозовских арденов. Девчонки вставали затемно: сначала надо было еще коней отработать. Я же, как не допущенная к седлу и уздечке, могла еще спать. Тогда мне это не казалось обидным, хотя я работала уже почти год наравне со всеми. Чувствовала себя оруженосцем, не посвященным в рыцари. Вообще, всё, связанное с конями, было тогда неким священнодействием. Сейчас из школ и секций этот трепет, к сожалению, ушел. Тренер не воспринимается больше, как некий полубог, а лошадь, как священное животное...
Но тогдашняя жизнь наша совсем не была идиллией. “Детьми мы играли на зеленой лужайке, под которой была трясина”, как сказал В.М.Дорошевич. Всё лето мы увлеченно интриговали. Мы решили поменять тренера, и решимость наша была столь сильна, что это удалось. Так и началась эта чехарда тренеров... Заигрывая с собственной совестью, мы убедили себя, что это похвально, порядочно, и, вообще, должно сделать. Тогда это было обычной практикой: девочки писали письма начальству, оно начинало реагировать, и нередко человека, душу и кровь вложившего в любимое дело, с корнями выдирали и выбрасывали. Через какое-то время та же участь постигала преемника. Но победителей в таком деле не бывает. Большинство из них впоследствии бывают так или иначе наказаны. Думаю, многие участники подобных событий (а их в Питере немало) согласятся со мной. Хотя практика и ныне жива.
Но в те годы в Вартемяках для меня лично всё сложилось как нельзя лучше. Заготовив вшестером 30 т сена, получив законные 11 рублей на каждого в кассе учхоза, мы устроили роскошный пир. Новый тренер посадил меня на лошадь. Секция потеряла свою клановость, кроме студентов-ветеринаров появилось много интересной “пришлой публики”- студентки Академии художеств Оля Новожилова и Вера Рябинина, школьницы Зуля Дариева и Марина Александрова, таинственный молодой человек Игорь Березовский... Писалось очень много стихов и песен, выпускались стенгазеты, на наши праздники приезжали со всего города, а один - в Щеглово - показали по телевизору в программе “Монитор”.
С переездом в Щеглово связан любопытный эпизод. Переезд состоялся в феврале, в самые морозы. Коней перегоняли своим ходом. Колонну на своей машине сопровождал наш дорогой Андрей Васильевич, с ним ехали “запасные всадники” и конюшенный пёс Пашка-Шенкель, обладавший лучезарной улыбкой, подобную которой я не встречала потом ни у одной собаки. Я, в числе других “чайников”, ждала на новой конюшне. Ждали уже много дольше, чем должен был продолжаться переход - и вдруг услышали ржание. Оно становилось всё слышнее, и, наконец, показались первые кони. Но все они шагали молча, а ржал и бесновался только один - простой рабочий конь по имени Малыш из учебной смены. Поведение его осталось бы загадкой, если бы аборигены не опознали в нем проданного лет 5-6 назад, чуть ли не в годовалом возрасте, жеребчика Драгуна. Спутать его было трудно - был он буланой, редкой в наших краях масти, да и поведение его говорило само за себя. Покочевав по совхозам Ленобласти, перестав быть жеребцом, отдан он был, наконец, в Ветинститут, “для опытов” из-за строптивого характера, но не забыл родной дом и выражал свою радость всеми доступными лошади средствами.
Вообще Малыш - личность, достойная отдельного повествования. Интеллектом он превосходил многих из окружающих его людей. Во всяком случае, он явно способен был предвидеть наши действия по ограничению его свободы и противостоять им с упорством, вызывавшим уважение. Слава Богу, в те годы уважение к лошади вообще являлось “фирменным стилем” нашей конюшни, и никому в голову не приходило оскорбить коня. Наказать - да, но не нахамить, не унизить. Недаром успокоились, пришли в себя и стали чуть ли не самыми популярными среди новичков не только умница Малыш, но и текинец Кенаф, вначале только козливший в углу манежа, и беспородная Голубка, работавшая до того в одной из больниц, где насмерть забила возчика.
Холод в щегловской конюшне стоял такой, что первые дежурные построили посреди нее бункер из кип сена, где спали вместе с собаками - Башкиром и Пашкой (названы они были в честь ректора и проректора - Башкирцева и Пашкина). “Будем плакать в ящике ночи напролет, Лошади всё кашляют, а щенок орет”, - написал кто-то в журнале дежурств.
И сразу начались паломничества местных детишек. Студентки с удовольствием пестовали мелюзгу (некоторые еще в школу не ходили), в рядах которой были Лена Теплых, Лариса Замаракина, которые стали впоследствии неплохими всадниками. Из Щеглова направились наши кони в Сестрорецк - на те самые, триумфальные соревнования...
С тех пор прошло немало лет, но уверена, и сегодня многие солидные ветврачи, кто-то на высоких должностях, с благородными сединами и приличным брюшком, достав с полки пыльные альбомы с фотографиями, предаются воспоминаниям о боевой юности. Вспоминают, наверное, рыжую красотку Блесну, аристократичного Кенафа, добродушную лопоухую Луну, забавную в деннике, но коварную в манеже Экзотику и других... Вспоминают смешные, а порой страшноватые эпизоды, - например, как отбили у угонщиков уже выведенных из конюшни лошадей, как лечили полупарализованного Розыска, как летом завалена была конюшня клубникой, а осенью - яблоками (совхоз был “Плодовоягодный”)...
А теперь немного статистики.
Н.Дариева - КСК “Репино”, М. Александрова - АОЗТ “Бугры”, И. Галковская (Спиридонова), С.Васенина (Савинова) – парк ”Екатерингоф", О.Малиновская - КСК г. Борисоглебска, Г.Карабанова (Зайцева) - долго - конюшня Лен. зоопарка, Е. Иванова - парк “Дубки”, клиника “Лев”, И. Синицына - КСК “Дельта-спорт”, С. Соловьева - ШВЕ при “Ленэнерго”, А.Беляев - всеобщий снабженец и я - один из основателей КСК “Аргамак”. Много других имен известных ветврачей сейчас на слуху у лошадников и собачников нашего города.
Ирина Хиенкина, ветврач КСК «Аргамак»
Фотографии из архива И. Хиенкиной
Кони справа, кони слева, Я в конюшне - королева. Есть в Щеглово домик старый, И сижу я там с гитарой. Где-то рядом люди ходят, Что-то ищут и находят. Я ж сижу посередине, Словно дырка на картине. В сапогах и куртке старой На ларе сижу с гитарой, Сверху - крыша, снизу - пол, Посредине - я, как кол. Ни умыться, ни напиться, Можно лишь с ларя свалиться И лежать посередине, Словно мышь в пустой корзине. Сверху - сыро, снизу - грязно, Посредине - безобразны Мои тело и душа, За душою - ни гроша. Кони слева, кони справа, В моей кружке - чай с какавой, В нём сухарь посередине, Как печёнка в формалине. В шею дует, в попу дует, Снизу мышь овёс ворует. Слава Богу, утро скоро, Можно будет смыться в город. Сквозь толпу в метро пробиться И на лекцию ввалиться, И стоять посередине, Словно лошадь в магазине.
Мы - госпожи ветеринарочки. В своём единстве все мы разные. На нас халатики и чепчики, Иногда чистые, а чаще - грязные. И сами мы погрязли в копоти, И в слякоти, и всякой мерзости, И пребываем в шумном городе, Как будто в самой сельской местности. А также всяческой учёности В нас свыше меры понапичкано, И мы теперь, наверно, в точности Сверхобразованные личности. Нам нет нужды бежать из города, Спасаясь от ранений психики. Придёт пора, и нас, как роботов, Отправят к чёрту на куличики. Наденем мы платки и ватники, И грязь месить начнём с усердием. А после, сидя на завалинке, Лобзаться будем с зоотехником. И будем говорить со рвением О том, как любим мы друг друга, Об опоросах и ягнениях, О хомутах и о подпругах. Крутить хвосты коровам станем И лазить им куда угодно Своими белыми руками, Что так нежны и благородны. Вот так-то, юноша! Попробуй Связать судьбу с ветеринарочкой - Ты убедишься очень скоро, Что это - ох, какой подарочек!
Мчатся кони на вольту, Рвутся смело в высоту. Все препятствия подряд Снова взял бесстрашно рыжий Дубликат. Припев: Дубликат, Дубликат, Для тебя здесь нет преград. Ты достоин наград, Ты прославишь Ленинград. Много лет, много зим Я люблю тебя любым. Жеребец рыжий мой, В мире ты один такой. Смена ездит по полям, Очень весело коням. Все несутся наугад. Впереди, конечно, мчится Дубликат. Припев. Снова праздник настаёт, Восхищается народ. - Возглавляет наш парад, Выступает гордо славный Дубликат. Припев. Но в конюшне по ночам Всё не спится конюхам. В стенку лошади стучат - Громче всех, конечно, снова Дубликат. Припев.
На конюшне - суета У навозной кучи. Спорим с пеною у рта, Чья же лошадь лучше. - Розыск самый лучший, вот! Тут и спорить нечего. - В его жилах кровь течёт Хэрода и Мэтчема. - Нет! - уже в ответ кричат, - Не хотим и слышать! Самый лучший - Дубликат, - Прыгает всех выше! - Не болтайте чепухи! Это каждый знает: Лишь Малышу свои стихи Ира посвящает.
Приедешь ты в хозяйство, Возьмёшь фонендоскоп, И будешь с умным видом Ходить среди коров. Твои доярки матом Тебя будут ругать И будешь ты халатом Лишь слёзы вытирать. Возьмёшься ты за дело. Но всё пойдёт не так, Как в институте учат, А наперекосяк. Твои коровы сдохнут, Падут твои быки, А все твои бараны Пойдут на шашлыки. В тюрьму тебя посадят И денег не дадут, И ты добром помянешь Наш славный институт.
Полюбила я тебя Опосля пальпации, Когда мы с тобой балдели У канализации. Ты со мною говорил Про стаз и флюктуацию, Когда мы с тобой балдели У канализации. В тощем животе твоём Рос плеск и крепитация, Когда мы с тобой балдели У канализации. Ты индефферентен был, Я ж была в прострации, Когда мы с тобой балдели У канализации. Стало сразу ясно всё После конъюгации (вариант - копуляции), Когда мы с тобой балдели У канализации. Никуда не годен ты Опосля кастрации, Не пойду с тобой балдеть я У канализации.
У соседа животина Заболела тяжело. И меня зовут к скотине - Только рёв на всё село. Вот, схватив свои манатки, Я, младой ветеринар, Мчусь через кусты и грядки, Словно на лесной пожар. На животное гляжу я - Сразу ясно, что болит. И диагноз вывожу я: Это, граждане, мастит! Тотчас выписала мази, Притиранья, порошки, И микстуры, и таблетки - Что угодно для души. А наутро прибегает Дочь соседки доложить: Мол, маманя горько плачет, А козёл не будет жить.
Я создам тебя из снов Одинокими ночами, Из невысказанных слов, Из любви и из печали. Я наполню хмурый дом С его холодом осенним Глаз родных живым теплом, Светом милого виденья. Тихо сяду у окна, Стану говорить с тобою... Знают все, что я - одна. Знаем только мы - нас двое.
Синим шёлком полог ночи город медленно окутал. Дождь роняет мелкий бисер, шелестит по мокрым крышам. В склянку тёмную со звоном мерно падают минуты, Я проснусь сегодня ночью - буду слушать, как ты дышишь. Я тебя будить не стану, я к тебе прижмусь щекою, Тихо, чтоб не потревожить, поцелую лоб твой сонный. Ты устал сегодня, милый, спи, родной, Господь с тобою, Сон твой будет беспечальным, пробуждение - спокойным. Шелестит чуть слышно бисер, полог ночи расшивая. Улеглось моё смятенье, на плече твоём уснуло. И в руках твоих затихла я, строптивая и злая. Словно в омуте, в покое до рассвета утонула.
Расплетает пробужденье Сонный мир теней и снов. Тает солнца отраженье В глубине твоих зрачков. И ресницы сонно дышат... Миг иль вечность мы вдвоём? И слетает с губ чуть слышно Имя милое твоё.
*** Как хорошо в полях весной, Когда в грязи по брюхо, Мы едем рысью строевой Туда, где будет сухо! Мы на шагу и на рыси Вдыхаем ароматы, И светит солнце в небеси, И все ужастно рады. Ах, снова жаворонка трель... Звенит над головою... Как хорошо! Опять апрель, И тренер мой со мною.
*** Храпит жеребец, изогнувшись дугой. Сверкает боками и шеей крутой. И ноздри раздуты и пламя в глазах. Но повод в надежных и смелых руках. Он - самый могучий из наших коней- Легко покоряется воле Твоей. И смотрят мальчишки, восторг не тая, Как мы ровной рысью уходим в поля.
Эй, на Малыше! Не вались вперед! -Там, на Малыше! Шенкеля назад! А манеж кружит как водоворот, И слова команды душу леденят. - Эй, на Малыше! Бросить стремена... Ноги каменеют. Слезы на глазах. Кажется умру. Лишь дрожит одна Капля крови на закушенных губах. И опять рысить, и опять шагать В темноте, в снегу или под дождем. Руки будут к поводу тихо примерзать, Кажется, не лошадь - айсберг под седлом. Но уже не бросить и не позабыть, Даже по ночам, в беспокойных снах, Стиснув боль в зубах, буду я рысить... - Эй, на Малыше! Бросить стремена!
Мой первый конь, мой конь бесценный...
Звали его Малыш.
Потом выяснилось, что он на самом деле Драгун. И очень интересно выяснилось.
А первый раз я его увидела в институте, куда его отдали "для опытов". Его заездить не могли. Он по совхозам кочевал, ну и докочевался до клиники.
А опыты были такие.
Ему с одной стороны сделали разрез на рёбрах - примерно под крылом седла, и с другой стороны тоже. С одной стороны зашили, с другой - нет.
Дескать, убедитесь, скубенты, что зашитая рана быстрее заживает.
Убедились.
А потом в конюшню при клинике Шеф зашёл, смотрит - конь. Буланенький, смешной.
Ну, и выпросил для секции в ректорате. А так жить бы Малышу при хирурги, как Туман жил при терапии. Когда клизмы проходят - 14 групп Туману клизмы ставят, банки - 14 групп банят, зонд - зондируют...
Но он долгожитель оказался, Туман, лет до 25 прожил. До меня лет восемь, после меня лет восемь, и при мне пять.
Но речь о Малыше.
Я только-только начинала ездить. При прежнем тренере я год просто навоз убирала, на лошадь меня не сажали. А Шеф в первый же день посадил. У меня с ним как-то сразу симпатия возникла, с первой встречи. Ещё до того, как он у нас тренером стал.
А лошади любимой всё-таки не было. На ком ездила - даже не помню. Помню только Луну, до паники она меня в первую же тренировку напугала.
А с Малышом мы как-то поладили.
Я ему не мешала, а он меня не стращал. Ему незачем было, он и так делал, что хотел.
Так и жили душа в душу.
Сперва в вартемяках, а потом в Щеглово переехали.
Тут-то и выяснилось, что Малыш из Щеглова родом, и зовут его Драгун. Он приметный был, буланый. Да и сам сказал, что он здешний - коней под верхом перегоняли, так он на подходе к Щеглову чуть из шкуры не выпрыгнул - ржал, приплясывал. Узнал места родные.
Я всё понимаю. Я знаю: Другие конечно нужней. Мне жёстко и ясно сказали: Меняем на лучших коней. Они перспективнее, всё же... Они нам разряды дадут. А этот колхозная лошадь, Не так уж и нужная тут. Всё верно. Я спорить не стану. Знать нету другого пути. И секцию я не оставлю: НЕТ сил на такое пойти. Но в памяти смутным туманом, Обиду и боль затая, Останется конь мой буланый, Похожий во всём на меня.
Этот вечер запомню навечно. Почти теплый, почти тихий вечер. Подо мною - Луна, Надо мною - луна. Между ними двумя, я, как дура, одна. Та луна, что на небе - спокойна вполне. А другая - как будто с цепи сорвалась. То ли ей надоело ходить по земле, Толь на небо досрочно решила попасть (И меня захватить поклялась). Но все кончилось - слава Аллаху! - прекрасно. Что с кобылой? Возможно, устала она, Но свой танец ужасный, Для здоровья опасный, Прекратила моя дорогая Луна. Наконец, тренировка к концу подошла. Я, кряхтя и стеная, слезаю с седла... На земле я стою, но все кажется мне, Будто пляшет и пляшет луна в вышине.
*** Когда природа создала В какой-то вдохновенный миг Змеи, гепарда и орла Единый сплав - Тогда возник Текинец, ты! Чей взор глубок, Как будто помнит Митридата. Чья шея - трепетный поток Живого СЕребра и злата. Чей ровен шаг, слегка звеня Камнями древнего убранства... Коня! Полцарства за коня! ... Но где достойные полцарства?
*** Поверить в такое виденье - нельзя. Такое - не больше, чем сон. Парящий, летящий, слепящий глаза, Сверкающий золотом конь. Как солнечный луч, что пронзил облака. Как хищника дерзкого шаг. Как звон серебра. Как отточье клинка. Как сабельный свист. Аргамак.
О конь несбывшейся мечты! К нам лишь во сне приходишь ты. Во сне - но словно наяву. Склоняешь узкую главу, Сверкаешь шкурой золотой, Уводишь в небо за собой... И всё о жизни понимаешь. И хлеб С ладони принимаешь.
На Руси, как ни молись и как ни кайся, От сумы да от тюрьмы - не зарекайся. Может, где-то и живется по-другому - А у нас-то - от пожара, от погрома, От потопа, От поклепа И от казни - Вообще ни от чего не зарекайся.
Где вы были в августе девяносто первого года?
Хороший вопрос. Вот вы - где вы были?
Мы были на съемках.
…В тот год в Петергофе снимали третий фильм из сериала о гардемаринах.
Только сначала мы об этом ничего не знали.
Чем же мы были заняты?
А мы работали, как всегда - на Дворцовой площади города Петергофа (не путать с Дворцовой площадью города Санкт-Петербурга), катая туристов «верхом и в экипаже», как гласит наша реклама.
К девчонкам (меня в тот день с ними не было) подошла импозантная дама и поинтересовалась, откуда кони. Кони были из «Аргамака», ну ясное же дело, откуда еще. Дама записала координаты и ушла.
Уж потом мы узнали, что это была - Сама - Светлана Дружинина, режиссер, с которым «Аргамак» провел лучшие съемки в своей жизни. Но тогда об этом никто не подозревал.
Кажется, катальщики наши даже и не рассказали об этой встрече - мало ли кто подходит с разговорами.
А через пару недель к нам приехала съемочная группа…
Приехала, что называется, «с серьезными намерениями».
Группе нужны были кони - верховые и упряжные. Четверик, пары, тройки, красивые лошади под гардемаринское седло.
Все это у нас было. Что касается упряжек, то - помните, мы отработали все варианты, когда заезжали самых первых наших коней?
А красивее ахалтекинцев коней найти трудно. По-нашему, так и вообще - невозможно.
И съемки начались.
Сперва - в Нижнем парке, где к различным дворцам, которых так много в Петергофе, подъезжали-отъезжали экипажи и кареты, подлетали-отлетали верховые. И мне довелось несколько раз проскакать в дамском седле на моей красавице Багдагуль.
Участвовала в съемках и известная кинозвезда - Жуля.
Пару дней снимали в Петропавловской крепости - и мы спали под ее стенами, у костра, завернувшись в попоны, держа в руках поводья нескольких лошадей.
Последние дни предстояло провести в Кронштадте. Там намечалось три съемочных дня - с 19 по 21 августа, а потом - все, отдыхаем.
18 августа мы пошли ночевать к Сане - чтобы подольше поспать, ибо погрузка предстояла в восьмом часу, и из Питера выезжать нам пришлось бы в пять утра. А Саша жил в Старом Петергофе, даже пешком до конюшни - полчаса ходу, так что мы рассчитывали выспаться.
Но выспаться не удалось.
В шесть утра позвонила моя матушка.
- Включайте радио, в стране - переворот.
Сейчас, когда мы знаем, чем все закончилось, вспоминать об этом не страшно и даже весело, а тогда было жутковато. Ну кто его знает, во что это выльется?
Н-да…
Но, что бы ни стряслось в стране, потоп, революция, моровая язва, а кормить коней надо, и съемки срывать нельзя.
Поэтому мы быстренько собрались - аппетит пропал у всех, завтракать не стали, - и почапали на конюшню.
Конюха мирно спали, не ведая ни о чем. Разбудили конюхов, покормили коней, тут и машина для их перевозки подъехала. Стали грузиться.
Эстакады, по которой заводят лошадей в коневоз, не было, зато неподалеку была огромная куча угля. К ней подогнали машину - обычную грузовую с наращенными бортами, и приступили к процессу.
Процесс выглядел так. Лошадь в недоуздке и уздечке заводили в кузов и отгораживали от товарок жердями. Рядом ставили следующую, а за ними - еще двоих. У нас были сомнения относительно Алгуш - у нее на конюшне оставался жеребенок, к которому она была очень привязана. Но, вопреки ожиданиям, кони погрузились хорошо.
Кроме Сульгун. На кучу она забралась, а в машину заходить отказалась наотрез.
В таких случаях применяется «метод заталкивания» - один спереди направляет лошадь за уздечку, а двое сзади, сцепившись руками, подталкивают ее под зад. Сульгун - кобыла исключительно добронравная - поняла, что, хочешь-не хочешь, а ехать надо, и зашла в кузов. Привязали ее, сердешную, загородили жердями, подняли задний борт, и поехали. Сзади поспешала машина с инвентарем - ведрами, кормушками, уздечками, седлами, а также кормами и медикаментами.
Так мы доехали до Питера, потом - через весь город - до Лисьего Носа, а оттуда - по дамбе - в Кронштадт.
Разгружали лошадей на кучу песка. Это было намного проще.
Снимать предстояло побег из крепости, погоню за беглецами и отплытие их - беглецов то есть - на лодке. Их ждал корабль - очень красивый парусник, который где-то нашли администраторы картины.
Парусник был великолепен. Он покачивался на волнах не слишком далеко от берега, красивый, как в сказке. Не хватало только алых парусов. Впрочем, и белые были хороши.
…А по всем каналам тем временем звучало «Лебединое озеро», выступали деятели ГКЧП, и вообще - было непонятно и очень тревожно…
Но работа началась. Началась с проскачек.
Особенно красива была одна - кони неслись по насыпанному вдоль дороги песчаному гребню, а снизу по шоссе ехала машина с оператором, и он снимал всадников в развевающихся плащах, галопирующих лошадей, стелющуюся под копыта траву… Картина до дрожи прекрасная.
Снимали в этот день и спуск с высоченной песчаной горы. Песок завезли для строительства дамбы и насыпали его чуть не до неба - высота этого Монблана превышала трехэтажный дом. С одной стороны склон был пологий, зато с другой, с той, где предстояло спуститься - очень крутой. Кони легко поднялись на вершину и застыли там в ожидании команды. Смотреть вниз было очень страшно даже пешему, а с седла - так и вообще невозможно.
Камера стояла внизу. Здесь собралась вся группа. Светлана Сергеевна, в легкой курточке и платочке, как всегда, элегантная, была внешне спокойна, но, кажется, тоже нервничала. Несмотря на это, ее распоряжения были четкими, а тон - доброжелательным. Вообще, надо сказать, что она никогда не позволяла себе срываться, даже если что-то не получалось.
Прозвучала команда.
Алгуш, а за ней остальные - Гезель, Сульгун и Багдагуль - начали спуск. Наши мужественные кони без колебаний сделали первый шаг в пропасть.
…А в Москве строили баррикады, а в Питере Собчак объявил, что город не отдаст…
Мы же с замиранием сердца следили за спуском по круче.
Всадники откинулись в седлах и, почти лежа на крупах лошадей, направляли их вниз. Песок осыпался из-под ног. Казалось, еще немного, и кони просто поедут вниз, как на салазках.
Но наши текинцы, как всегда, не подвели. Они старались, как будто от их работы зависели судьбы не только всадников, но и тех, кто ждал внизу… И тех, кто остался на конюшне… Как будто вообще все зависело от них. Даже ситуация в стране.
Полминуты, растянувшиеся до бесконечности, и задача выполнена. Выполнена с блеском.
Второй дубль, а за ним и третий, прошли уже легче.
…Ночевали с другой стороны Кронштадта, в одном из фортов. На лошадей надели попоны, дали им побольше сена и стали разводить костер, чтобы погреться и сгоношить чего-нибудь поесть.
Назавтра предстоял «трюковой день». Надо было снять подсечки и завалы лошадей. Гезель, предварительно обученая завалу, ложилась хорошо и убедительно, а вот Багдагуль надо было «положить» со свечки. Сложность была и в том, что все трюки - и подсечки, и завалы, предстояло выполнять в воде. Якобы погоня несется вдоль берега по мелководью, и тут из камышей по ней открывают огонь. Бр-р…
Как снимают падения лошадей под всадниками? Об этом написано уже много - и о том, как на ноги лошадям одевают особые приспособления - штрабаты, веревка от которых через кольцо идет в руку всадника и тот в нужный момент дергает за нее, подсекая лошадь… Как готовят место для подсечки, убирая все камни и настилая мягкую «подушку», чтобы лошадь не разбилась… Откровения каскадеров многочисленны, есть даже специальная «Настольная книга каскадера», где постановщик трюков и трюкач Николай Сысоев подробно рассказывает о технике их выполнения.
Словом, схема известна. А на практике никогда не знаешь, как получится, чем дело кончится, чем сердце успокоится - и - главное - доволен ли будет режиссер.
Что касается завала, трюка, когда лошадь падает по команде всадника, то он был у нас отработан и с Гезель, и с Карагезом, но кобыла выполняла его более стабильно и без запинки. Багдагуль же, моя умница, на свечку вставала, стоило только об этом подумать - легко, высоко, красиво. И, главное, совершенно безопасно для всадника. Чтобы она упала, от Кости требовалось немного - наклониться корпусом так, чтобы кобыла потеряла равновесие.
Ага, немного. Текинцы изворотливы, как кошки, чтобы они потеряли равновесие, надо немного побольше, чем просто наклон корпуса.
Но расскажу по порядку.
В общей сложности было снято три дубля.
На первый всадники и лошади заходили сухими, на два последующих - мокрые, как курицы. Все. Кроме Багдагуль.
И вот почему…
Прозвучала команда: «Камера, мотор! Лошади, пошли!»
И наши кони понеслись по мелководью.
«Нестись» было тяжело. Лошади, преодолевая сопротивление среды, более плотной, чем воздух, старательно изображали галоп.
С вечера, перед тем, как отправиться на ночлег, мужики босыми ногами тщательно выходили дно и нашли место, где не было камней, а только плотный песок и мягкий ил. Те несколько камушков, что утонули в иле, выковыряли и выбросили.
На берегу, напротив этого места, установили камеру.
Промахнуться было нельзя.
Всадники доскакали до точки, зазвучали выстрелы, над водой поплыл дым. Вороная Улыбка на полном скаку полетела с всадником через голову и тяжело грохнулась в воду. Гезель, повинуясь едва заметной команде, вскинулась, замотала головой и, трагически свернув шею, завалилась на бок. Багдагуль послушно встала на свечу и… не упала. Всадник, чувствуя, что дубль может быть сорван, самоотверженно рухнул сам, подняв драматическую тучу брызг.
По воде поплыли шляпы-треуголки.
Дубль состоялся.
Все выползли на берег, как из склепа с привидениями - дрожа и лязгая зубами. Все, кроме Багдагуль.
Сухая, как лист из гербария, Багдагуль свысока смотрела на мокрых куриц - остальных участников этой сцены.
Ладно.
Второй дубль.
Вообще у нас уже был некоторый опыт проведения «водных процедур» с участием лошадей. Еще когда съемки проходили в Нижнем парке, двоим кобылам - Блондинке и Гезель - пришлось выполнять прыжки в один из Римских фонтанов. Два гардемарина устраивали скачки по парку, и для одного из них это заканчивалось падением в фонтан. Очень эффектная сцена - лошади на ходах перепрыгивают через бортик в чашу фонтана, прямо под его сверкающие струи, и там один из всадников падает. Вылезает мокрый и требует шампанского. Эту роль исполнял тогда еще мало кому известный Александр Домогаров, а дублировал его Шеф. На Гезель же скакал Саша в рыжем парике - дублер актера Мамаева.
Сначала лошадей просто приучили к фонтану, пошагали по его чаше (дно было выстлано резиновыми щитами, чтобы не повредить покрытие и чтобы лошади не скользили). Кони быстро поняли, что от них требуется, и выполняли все без сучка, без задоринки. По-моему, им даже понравилось. Эту сцену можно видеть в самом начале фильма.
Но вернемся в Кронштадт.
Вновь прозвучала команда «Лошади, пошли!», и они таки пошли. Правда, уже с меньшим энтузиазмом. Улыбка была готова к коварству своего всадника, поэтому подсечка удалась только наполовину - она лишь упала на запястья, но очень убедительно нырнула мордой в волны, а всадник - все тот же Шеф - старательно перелетел через ее голову и ушел под воду. Гезель послушно завалилась, ну а Багдагуль… Угадайте с трех раз.
Багдагуль встала на свечу и, конечно… осталась стоять. Косте снова пришлось искупаться одному.
Светлана Сергеевна никогда не мучила лошадей бесконечным повторением дублей. Два, много - три. Как говорится, «третий раз за все платит».
И был дубль третий…
Улыбка подсеклась, Гезель драматически рухнула, а Багдагулина встала на высоченную свечу, молотя в воздухе передними ногами и старательно изображая смертельно раненую. Костя всем весом повис на поводу, стараясь ее уронить. Кобыла изящно переступила задними ногами и устояла.
На берегу всадников ждал горячий чай из термоса, а лошадей теплые попоны. С отвращением Костя надел попону на абсолютно сухую кобылу и с облегчением передал повод коноводу.
Было видно, что ему требуется что-то покрепче, чем чай.
Так прошел второй день. Снимать закончили рано, и мы решили прогуляться по Кронштадту. В те времена это был закрытый город, чтобы его посетить, требовался специальный пропуск, поэтому мало кто здесь бывал раньше.
Маленький зеленый городок был полон моряками. Настроение у всех было боевое. В кафе, куда мы зашли перекусить, к нам подсел морской офицер и сказал: «Не беспокойтесь, все будет хорошо. Моряки за демократию». Впрочем, тогда мало кто представлял, что это такое.
Третий день был легким. Несколько проскачек по воде - уже без падений, сцена поисков в камышах - всадников было почти не видно за сплошной зеленой стеной, и можно было отправляться домой.
Обратно ехать решили на пароме. Паром ходит от Кронштадта в Ломоносов каждые сорок минут. С помощью киногруппы мы оформили пропуска, взяли себе и кобылам билеты (кассирша очень веселилась, оформляя билеты на лошадей) и погрузились всем табором на паром. Коней поставили на палубу, туда же загнали костин «жигуленок» и пустились в плавание.
Немногочисленные пассажиры парома были в восторге. Лошадки наши вели себя спокойно, с интересом осматривая морские пейзажи, паромчик ходко бежал по воде, чайки, как положено, вились за кормой, и уже через полчаса мы пришвартовались в Рамбове (так местные жители по старой памяти - от слова «Ораниенбаум» - называют Ломоносов).
Тем временем стемнело.
Мы разгрузили лошадей и весь нехитрый скарб, поседлали, взгромоздились в седла и ходкой рысью двинулись домой.
Я ехала на Багдагуль. Обочина летела под копыта, мелькали утопающие в зелени дома Мартышкина, и через сорок минут нас радостным ржанием оставшегося на три дня без мамки Учрума приветствовала родная конюшня.
Съемки закончились.
Самое смешное, что ни одна из сцен, снятых в Кронштадте, в фильм не вошла.
Такое часто бывает - но в этот раз было особенно жалко, что никто из зрителей не увидит спуска с горы, проскачек по воде и по песчаному гребню, а главное - подсечки, завала и великолепной свечки Багдагуль. Свечки, которую она неизменно выполняла высоко, легко, красиво.
И главное - абсолютно безопасно для всадника.
Я знаю, где-то есть земля, Где ждут нас умершие кони. Там вечно зелены поля, И нет туч на небосклоне. Наверно, каждого там ждет Конь самой сокровенной грезы Кого-то - скромный Светлячок, Кого-то - чистокровный Розыск. Там старых конников всех вновь Несут галопом кони эти. Вот Колокольчик и Петров, Вот дядя Яша на Бюджете. Ах, если есть на свете рай, То там весна, трава и воля. Да, конник, брат мой, конник, знай: Там ждут нас умершие кони...
Литое золото зари, Легенды пламень величавый, Сияй, дончак! Лети! Цари! Владей небесною державой! Но неужели на земле Твой путь подходит к завершенью? …Лишь пыль на стареньком седле Да звон подковы в отдаленьи.
*** Над нетоптаной травой, Над седыми ковылями Льются золотой волной Кони, как живое пламя. Серебром звенит ковыль, Свищет в гривах вольный ветер… Сон, мечта, легенда? Быль! Мало равных им на свете!
*** О сон! Какая благодать, Какой мечты полёт! Не надо счастия искать - Оно тебя найдёт. Не надо, выбившись из сил, Груз суеты влачить. Чего бы ты ни попросил... Не надо и просить! И верный конь, и верный друг... Любовь - и та верна! Сплетается волшебный круг, Венок от феи сна. Но снам тебя не обмануть. Дни наяву грустны. Но вот же - "Умереть. Уснуть. Уснуть и видеть сны..."
