Предлагаем вашему вниманию избранные главы из книги Ирины Владимировны Хиенкиной, скопонованные из различных источников. Эти воспоминания были опубликованы в журнале "Кони Петербурга" и впоследствии выложены Ириной в её дневнике на форуме АнтиНОЭ. Комментарии (италиком) автора. Использованы фото из архива автора, иллюстрации из журнала "Кони Петербурга", а также фото пользователей форума Серой Планеты и АнтиНОЭ

"ХОЖДЕНИЕ ЗА ТЕКИНЦАМИ" и прочие "ЛОШАДИНЫЕ ИСТОРИИ"

ДВА ВАГОНА ЛОШАДЕЙ

Вперые опубликовано в журнале «Кони Петербурга», № 1/1999

“...рискнувшие связаться с ахалтекинцами,
в большинстве своем нестандартные люди,
самые “чокнутые” из всех конников.”


Ю. Кузнецова (журнал «Охота», № 2–3, 1999 г.)
(эпиграф от редакции)

***
Когда природа создала 
В какой-то вдохновенный миг 
Змеи, гепарда и орла 
Единый сплав - 
Тогда возник 

Текинец, ты! 
Чей взор глубок, 
Как будто помнит Митридата. 
Чья шея - трепетный поток 
Живого СЕребра и злата. 

Чей ровен шаг, слегка звеня 
Камнями древнего убранства... 
Коня! Полцарства за коня!
... Но где 
         достойные 
                  полцарства?

- Текинцев - в Ленинград? - Мария Даниловна Черкезова посмотрела на нас, мягко говоря, неодобрительно, - а поближе к Северному полюсу не хотите?

Но даже мнение Самой Черкезовой, о которой мы столько слышали и читали, не могло охладить нашего энтузиазма. Ибо были мы уже люди пропащие…

С того самого момента, как в наших руках оказались билеты на самолёт, мы были обречены. Нам вообще не следовало прилетать в Ашхабад, если мы хотели прожить остаток жизни спокойно. Ибо судьба хватила нас своим копытом в первый же миг пребывания на этой волшебной земле.

…В те годы в Ленинграде ходили упорные слухи о том, что в Туркмении кони сотнями идут на мясо, и по мясной цене их можно покупать табунами. Как обычно, никто сам этого не видел, но говорили об этом все. А у нас как раз тогда возникла более чем редкая для конников возможность распорядиться деньгами и купить коней, каких душа пожелает.

Не то чтобы она так уж пожелала именно текинцев…

Но ведь по мясной цене…

Один из нас, несколько лет проработавший в Калининградском конном заводе, сохранил там дружеские связи. Вспоенному тяжеловесной красотой голштинцев и ганноверов, ездившему на великом Ацетоне и знаменитом Гелии, ему казалось, что он сумеет трезво оценить то, что может предложить Туркмения. Ну не понравится - махнем в Черняховск (там-то и находится Калининградский конный завод)…

Блажен, кто верует. Действительность оказалась сурова. Мы быстро поняли, что кони далеко не «по мясу»… Но и без коней отсюда уехать не сможем.

Собственно говоря, это стало ясно в первый же день.

Кони, которые предстали перед нами, казались и не конями вовсе - борзые, гепарды, змеи, сверкающие живым золотом, проносились перед нами по скаковому кругу - днём наяву, а ночью, стоило закрыть глаза, перед мысленным взором.

«В очах моей души, Горацио…»

Первые несколько ночей после этого мы вообще не могли спать - ослепительные картины ипподрома не давали сомкнуть глаз. Мы оба грезили о конях, как восточный юноша о своей возлюбленной; так, верно, Меджнун мечтал о Лейли. И, продолжая восточно-влюблённую тематику, мы решили добиваться исполнения своей мечты, подобно Фархаду, сокрушившему скалу, чтобы завоевать Ширин.

Знали бы мы, за какой гуж взялись! Выбрать коней и сговориться о цене оказалось самым лёгким и приятным делом. Поездив по колхозам, не единожды побывав в конном заводе «Комсомол», выпив немерено зелёного чая и совершенно ужасной местной водки, мы довольно скоро ударили по рукам с хозяевами приглянувшихся скакунов.

Оставалась ерунда - оформить документы и заказать вагоны. Вот тут-то и началось сплошное «низя». Полтора месяца в общей сложности не сходили мы со скаковой бюрократической дорожки. Где легким кентером , а где и черепашьим шагом, то вдвоём, а то в компании с сочувствующими работниками ипподрома проходили мы эти круги чиновничьего… дерби - сначала, чтобы добиться разрешения на вывоз лошадей, а потом, чтобы этот самый вывоз организовать. Стартовали в конце марта, а погружены в вагоны кони были только 30 мая.

И вот они - два наших вагона. На каждом из них крупными буквами надпись «живность», это мы - люди и кони. В первом вагоне двое жеребят и шесть кобыл, три из них абсолютно дикие, бросаются, оскалив зубы, даже на ведро с водой, тем более - на Сашу, Лиду и Иру - сопровождающих. Во втором - мы двое, геолог Лёша, три жеребца, бочки с водой и мешки с ячменём. Спим на этих мешках, а то и просто на кошме, в ногах у Гала. «Гала» по-туркменски значит «крепость», и снизу, с наших мешков, он таким и предстаёт - спокойный, сильный, величественный. Чувствуем себя букашками в ногах у падишаха. Чувство собственного достоинства любому текинцу присуще от природы, как наследному принцу. Да Гала и есть наследный принц. Сколько веков глядят на нас его восточными глазами?

Как, впрочем, и глазами Хелвара. Вот уж у кого можно поучиться мужеству и стойкости! Он стоит в самом дальнем конце вагона, свежий воздух туда почти не проникает, под раскалённой крышей ему душно, как никому другому. К тому же ничего не видно - Гала и Гахрыман стоят у двери и целый день любуются пейзажами. Хелвар лишён и этого, общего для нас и коней, единственного развлечения в дороге. С удивительной выдержкой несёт он тяготы пути. Уверены - умей он говорить, и тогда никто не услышал бы от него ни слова жалобы.

Третий наш спутник ещё очень юн. Ему всего три года. Зовут его Гахрыман, «герой». Несмотря на нежный возраст, он уже успел составить себе славу непревзойденного ипподромного бойца. Но нам он нужен не для скачек - нас покорили его сказочные движения. Такой необыкновенной летящей рыси мы не видели никогда и ни у кого. Полная иллюзия, что он бежит, не касаясь земли, настолько легко двигается. Не рысь, а полёт - поистине небесный конь!

«…А поезда в этих краях шли с востока на запад и с запада на восток…» Поневоле вспомнишь Айтматова. Едем уже несколько дней. В полдень ртуть в медицинском градуснике упирается в самый конец трубочки - сколько же это градусов в тени - 43? 45? В первый же день пути мы на собственной шкуре прочувствовали, что вода - это жизнь. Под вечер того томительного дня наш состав остановился прямо в пустыне, недалеко от разъезда с колонкой. Жёлтая мутная вода из неё была поистине драгоценна и для нас, и для коней. Мы не только напоили их, но и облили с головы до ног. Не верилось, что где-то воды может быть много. Петергоф, фонтаны - все это казалось сном. Неужели мы и вправду когда-нибудь приедем туда?

А пока что мимо проносятся барханы, бараны, куланы, вараны… В прочем, это уже бред. В середине дня, в самое пекло, нас ставят на каком-нибудь разъезде между двумя такими же составами - ни ветерка, спасителя во время движения, ни смены пейзажей перед глазами. А ведь мы проезжаем через сказочную страну! Но - в Самарканде любуемся грузовыми вагонами, в Бухаре - нефтяными цистернами, в Ташкенте - угольными платформами. И мы, и кони одинаково смутно осознаём окружающее. В середине дня напоили коней, накормили и - снова впали в оцепенение. Под вечер, часов в семь, трогаемся.

Жизнь продолжается.

Собираемся на раут в нашем вагоне. Саша на примусе варит суп, кипятит зелёный чай с веточками верблюжьей колючки (от расстройства желудка - аборигены посоветовали). Тут самое главное - не уронить кастрюлю, когда вагон потряхивает. Примус на остановках прячем от пожарников в сене. Иногда поезд замедляет ход настолько, что мужики могут размяться - выскакивают из вагона и пару километров бегут с ним вровень. Девчонки этого сделать не могут - если поезд внезапно наберёт ход, можно не успеть запрыгнуть обратно.

Зато все могут сидеть на полу, свесив ножки наружу, и любоваться пустыней.

Мелькают разъезды с экзотическими названиями, верблюды, ишачки. У каждого разъезда - кладбище. Сам разъезд - несколько бараков, зато каждое кладбище - маленький Багдад. Мазары с куполами и башнями похожи на мечети с минаретами на фоне синего пряного неба и ослепительно жёлтого песка. Что-то сказочное, нереальное - как в бессмертном фильме про Аладдина - «тень города и город теней». И белое солнце пустыни над всем этим, над нашим поездом, над нами…

Наконец-то въезжаем в Россию. Вдали блеснул крест над деревенской церквушкой. «Слава Тебе, Господи!» - истово перекрестился Саша. Но Россия-матушка встречает нас неласково - здесь сыро, холодно, моросит дождь … Н еужели мы могли мечтать о дожде? О где же ты, туркменская жара! Сейчас бы обратно, в пустыню…

Впрочем, и здесь с водой напряжёнка. Любимый город, куда мы с триумфом въехали почти через две недели после начала пути, обошёлся с нами, как с пасынками. Утром, когда прибыли на станцию «Московская-Сортировочная», у нас кончилась вода. Ну уж в Питере-то мы не пропадём! Даже в Каракумах наши вагоны старались поставить поближе к воде, к пожарному крану, колонке или хотя бы арыку. Ну, а дома, как известно, и стены помогают. Стены - возможно, но не бравые ленинградские железнодорожники.

До темноты мы, сменяя друг друга, пытались объяснить то одному, то другому железнодорожному боссу, что у нас, поймите, лошади, они не пили со вчерашнего вечера, если нельзя нас сразу отогнать в Петергоф, то хотя бы поставьте вагоны поближе к пожарному крану - нам не добраться до него с вёдрами через десятки составов, запрудивших все пути. Сытый и не страдающий от жажды диспетчер только ржал в ответ: «Не подохнут ваши клячи!». Уставшие, спавшие с тела кони уже и ржать не могли…

Только под вечер, когда диспетчер сменился, наши два вагона с полустершимися надписями «Живность» перегнали на Балтийский вокзал. Заняло это десять минут. А там за бутылку водки весёлый машинист согласился доставить нас в Старый Петергоф. И вот белой июньской ночью через звенящий соловьями, благоухающий сиренью Английский парк мы привели домой нашу драгоценную добычу…

С тех пор прошло немало лет.

Наши кони не вымерзли зимой и не отсырели летом. Они научились есть сочную траву, купаться в Финском заливе, валяться в снегу. Они любовались на дворцы и фонтаны, снимались в кино, а кое-кто даже пробежался пристяжкой в русской тройке. Их дети живут сейчас в Германии и Финляндии, а петергофскую землю топчут уже их внуки…

Но всё это далось нам очень большой кровью, стоило нервов, слёз, седины. Мы расстались со многими иллюзиями, а в родном городе у нас до сих пор практически нет единомышленников. Да и с деньгами вечно проблемы - текинцы не слишком востребованы на Северо-Западе.

В жизни каждого человека бывает момент, когда он, как витязь на распутье, должен сделать выбор, который на долгие годы определит его судьбу. Махни мы тогда в Черняховск, всё у нас было бы иначе. И всё же, окажись мы снова перед тем же выбором, даже предвидя все тяготы и тернии, поступили бы так же. Потому что на самом деле выбора у нас нет. Как нет его ни у кого, кто по настоящему прикоснулся к этому неповторимому, единственному в мире чуду, имя которому - Ахал-текинец.

СКАЧКИ В ТУРКМЕНИИ

Скачки в Туркмении. Гул ипподрома. 
Жаркое солнце. Песок раскалённый. 
В стартовых боксах - потомки Бойноу. 
В сёдлах - великих джигитов потомки. 

Сказано слово - брызнули кони. 
Словно века пробудились от спячки. 
Выросли крылья - не птичьи, драконьи. 
Скачки в Туркмении. Больше, чем скачки.

Так, ладно, прилетели.

Что дальше?

Этот вопрос возник практически сразу, как только мы покинули самолёт. Самолёт приземлялся в Ашхабаде примерно в половине двенадцатого ночи по местному времени.

Пока то да сё, наступил уже первый час.

Ночью в совершенно незнакомом городе. Да ещё в другой стране - кто его знает, что тут за люди.

Куда деваться - было совершенно непонятно.

Выручил таксист…

- За лошадьми? Ай, гостиница «Цирк». Там всё узнаете.

Подъехав к гостинице - совсем рядом с круглым зданием цирка - мы выгрузили нашу нехитрую поклажу и разбудили дежурную. Таксист ждал - если не устроимся, он придумает что-нибудь ещё. Но проблем не возникло, нам выдали ключи от номера и, расплатившись с нашим дружелюбным спасителем-аборигеном, мы впервые переночевали на чужой сторонушке.

Утро было солнечным, но холодным - как любое весеннее утро в этих краях до наступления благословенного праздника « Новруз », который приносит тепло.

Умываясь, мы заметили на потолке ванной комнаты маленькую ящерку-геккона .

По совету таксиста, с утра пошли в цирк - наш случайный приятель поведал нам, что в цирке сейчас выступает известный джигит Батыр Аннаев и плясать следует от него - он подскажет, к кому обратиться.

Дружелюбие местных жителей потрясало.

Первая же билетерша, которую мы робко спросили «Аннаев?», отвела нас прямо к нему, а тот, узнав, что мы - «конники, из Ленинграда», обрадовался так, как будто встретил дорогих друзей.

Потом это «конники, из Ленинграда» служило паролем повсюду, и мы уже не боялись ехать неизвестно куда.

Батыр провел нас по всей конюшне, познакомил с каждым конем, пригласил на репетицию и на представление, а потом, в конце нашего визита, дал кучу телефонов и адресов, в том числе и телефон Марии Даниловны Черкезовой: «Она знает в Туркмении каждое копыто. Но сначала вам, ребята, надо - поехать на ипподром. Там и коней посмотрите. И с людьми пообщаетесь».

Поблагодарив Батыра, мы - к слову, мы с ним больше никогда не увиделись, его гастроли закончились, он уехал, а потом судьба не сводила - отправились на ипподром.

Чудеса продолжались.

Первый же человек, которого мы остановили вопросом «как проехать на ипподром?» с ходу не только объяснил проезд, но и рассказал биографии жокеев, и родословные лошадей, и расписание скачек, которые должны были начаться через месяц...

- Ай, чего там, садитесь, сам отвезу!

Машина нового знакомого стояла за углом. Он включил магнитофон и поставил кассету с какой-то восточной музыкой, хотя в тот год самой популярной мелодией в Ашхабаде была «ламбада» - даже автомобили сигналили друг другу по-латиноамерикански .

Машина летела по широкому проспекту, в окно вливались запахи бензина, нагретого асфальта и люля-кебаба, который жарили прямо на улице в небольших мангалах.

Так мы попали в волшебную страну.

Солнце сияло, но совершенно не грело. Благоухали какие-то пряные травы. Под виадуком пацан на велосипеде гнал хворостиной троих верблюдов. Дыра в заборе была отполирована сотнями боков любителей скачек.

Эта дыра выходила прямо на скаковой круг. И именно к ней подвез нас наш новый друг Курбан. Он поставил машину у забора и пошёл к кому-то из знакомых пить чай.

- Если понадоблюсь - выйдете из конюшни, крикнете «Курба-ан!», я и подойду.

Этакий туркменский «Сивка-Бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой».

И мы полезли в дыру…

Как положено в сказках, она перенесла нас в совершенно другой мир. Казалось, что даже солнце засияло ярче. Под ногами сверкал мелкий и чистый золотой песок, а над ним парил сверкающий вороной конь.

На вороном сидел самого прозаического вида дядечка в шляпе. Уже потом мы узнали, что это один из тренеров-сейизов, Байрамгельды Хыдыров, разминал своего великого Комекли. Легендарного скакуна тех лет. Но в тот момент, конечно, мы об этом и не подозревали.

- Эй, дядя. Продай коня!

Дядечка притормозил. Подъехал, посмотрел свысока.

Помолчал.

Мы слегка присмирели - поняли, что сказали что-то не то. Видимо, это отразилось на лицах.

Дядя смягчился.

- Никаких денег не хватит, чтобы этого коня купить! Это… - дядя выдержал тяжелую паузу и уронил сверху - … Комекли !

Имя, по серости нашей, тогда ничего нам не говорило. Хотя… по тону догадались, что встретились с кем-то сверхвыдающимся. Уже потом поняли, какой подарок сделала судьба - впервые ступили на песок ашхабадского ипподрома и сразу увидели Комекли, а не какого-то рядового скакуна. В ту пору это была звезда.

Впрочем, звезд на ипподромном небосклоне хватало, и каждый год загорались новые. В тот год гремели имена Гарта, Карадашлы, Айдере, Канала. С ними мы тоже познакомились, но уже позже.

Однако знакомства завязывались довольно быстро. От конюшни к конюшне, от одной пиалы с зелёным чаем к другой нас передавали, как эстафетную палочку. Волшебное «конники, из Ленинграда», подобно сезаму, продолжало открывать все двери и усаживать на ковры к пиалам.

Наконец нас допередавали до конторы и представили зоотехникам, которые тоже быстренько сгоношили чайку…

Скоро в животе булькало и журчало, я напоминала какого-то «Али Гуссейна - человек-бассейна».

О деле в этот день поговорить не получилось. Куда торопиться, ай, садись, чай пить будем…

Все повторяли одно и тоже - «вот начнутся скачки…»

Кстати, было совсем не жарко. Четырнадцать градусов, которые в Питере вполне приличная температура, в Туркмении почему-то казались зверским холодом. И опять-таки всё время звучало: «вот придет Новруз, станет тепло…»

«Конники из Ленинграда», «Новруз» и «скачки» стали для нас ключевыми словами.

И наконец Новруз пришёл. Впечатление было такое, как будто где-то включили кучу обогревателей - температура сразу поднялась до двадцати градусов, и мы радостно скинули зимние одёжки - наверно, единственные на весь Ашхабад - все остальные продолжали кутаться. Байрамгельды по-прежнему ходил и скакал в шляпе, прочие тренера носили тельпеки папахи) и ушанки.

Тем временем мы объездили все колхозы, которые были расположены недалеко, побывали и в конном заводе. Ипподром же стал просто дом родной.

Практически каждый туркменский колхоз держал здесь своих лошадей. Не разводить скакунов, не участвовать в скачках, не выигрывать хоть рядовые - считалось дурным тоном. Имена тренеров и жокеев в Ашхабаде знал чуть ли не каждый уличный мальчишка, а кто и когда выиграл дерби - можно было спросить любого прохожего. Ну или почти любого. Сам Ниязов курировал ипподром и ипподромные дела. Уже осенью, в наш третий приезд, мы видели его на празднике «Гыр Ат » (так звали легендарного скакуна национального героя туркменского эпоса). Благообразный, седой, высокий, Ниязов с изысканной вежливостью поздоровался со стариками (туркменское рукопожатие - двумя ладонями) и прошёл на трибуну.

Но пока до этого было далеко. Мы продолжали ездить по колхозам и получать впечатления, надо сказать, довольно противоречивые. Кони были прекрасны, спору нет, но не все и не везде. В одном из колхозов мы увидели кобылу со сломанной ногой. Перелом был давний, сросшийся, но нога не сгибалась, копыто не стиралось, а расчистки эти лошади не ведали с рождения. В результате копыто выросло и загибалось лыжей - длина её была сантиметров сорок. Тем не менее лошадь жила, паслась и каждый год рожала неплохих жеребят - к слову, одну из её дочек нам предлагали купить. Мы отказались - уж больно непрезентабельно эта дочка выглядела в то время. Три недели спустя, перед началом скачек мы её не узнали - что за кобыла, продается ли? э, не узнал - Пайхаслы, ты ж её не взял, теперь пусть скачет. Так мы впервые познакомились с удивительной способностью текинской лошади превращаться из Золушки в принцессу - при надлежащем кормлении и уходе. Перед скачками, недели за две, не более, за Пайхаслы взялись, и она пришла в такой порядок, что сделалась поистине неузнаваема. Только пежина на брюхе - характерная примета этой лошади - убедила нас, что это и взаправду она. Потом мы много раз сталкивались с этим и даже проделывали такой фокус сами с ахалтекинскими (подчеркиваю) лошадьми, побывавшими в плохих условиях. Во всяком случае, кобыл, взятых нами из рабочего табуна, уже через месяц не узнали сами хозяева, приехавшие по нашему приглашению в Петергоф.

Что ещё производило совершенно потрясающее впечатление на неискушенного северо-западного конника, так это порядок на скаковых конюшнях. Тут всё отличалось от привычного нам. Во-первых, работали одни пацаны . Начиная с десятилетнего примерно возраста. Мы наблюдали как-то забавную картину, когда солидный джигит лет как раз десяти пытался надеть на коня уздечку. Для этой цели джигиту пришлось встать на кормушку. Но и тут у него ничего не вышло - попросту не дотягивался, и тогда, наплевав на мужскую гордость, джигит обратился за помощью к проходившему мимо туркмену-зоотехнику. Попросить о помощи нас было ниже его достоинства. Овлякули - тот самый зоотехник - накинул уздечку на жеребца-двухлетку, туркменский «мужичок-с-ноготок» с кормушки же взгромоздился на спину коня и выехал на круг (здесь было принято садиться и слезать прямо в деннике). Таких двухлеток джигиту предстояло отработать ещё голов пять.

Но это не значит, что, доверив дело детям, старшие бросили его на самотек. Всё было организовано и находилось под присмотром и контролем. Конюховка сияла чистотой. Кони блестели, как отполированные. Ячмень провеивался и промывался проточной водой. Денники были «отбиты», то есть вычищены и засыпаны чистейшими, смоченными водой опилками - в отличие от наших конюшен, опилки здесь не сушили, а смачивали. И каждому коню после работы мальчишки обмывали ноги холодной водой из шланга.

А работать, между прочим, начинали в пять утра! Позже - слишком жарко.

Тот же почти порядок царил и в конном заводе - со скидкою на то, что работали тут по одному конюху на каждое отделение, а лошадей в каждом стояло не в пример больше. Да и кони тут были - не субтильные двухлетки, а мощные, могучие жеребцы-производители. Богатырские кони. Увидите такого - ни за что не поверите, что это - текинец. Голова теряется за облаками, как горная вершина, круп «расколот» (так конники называют раздвоенный круп, встречающийся у самых раскормленных тяжеловозов) и грудь шириной с обеденный стол - вот что представляли собой эти зверюги. Здесь мы увидели Полотли - легендарного Чемпиона, сына родоначальника линии, самого знаменитого из текинцев в то, теперь далекое, советское время. Его фотографии украшали все учебники коневодства и книги о лошадях, издававшиеся в те годы. Был он уже стар, но чувства собственного достоинства не утратил. Однако к нам отнесся милостиво - как добрый монарх.

Зато свысока смотрел более молодой и высокомерный Карадер. Впрочем, он мог себе позволить чваниться. Такого красавца мы не видели никогда - ни до, ни после этого знакомства.

Вороной, масляно блестящий, он стоял в деннике совершенно неподвижно, позволяя вдоволь собой налюбоваться. Но, видно кто-то шепнул ему на ухо заветный пароль - «конники, из Ленинграда» (так и хочется добавить - смиренно припадают к стопам Вашего Величества), и Карадер снизошёл - взял с ладони сухарик.

Но наконец дождались мы и скачек.

Скачки!

С разговорами было покончено. Теперь всё решал скаковой круг.

В тот год борьба шла между двумя жокеями - Сеидмурадом и Мяликом. Оба были нам симпатичны. С обоими пили зелёный чай и водку. У обоих брали лошадей. И тот, и другой были - звезды.

Первый же скаковой день показал, кто чего стоит. Всего было семнадцать скачек. В одиннадцати был занят Сеидмурад. В восьми - Мялик. Сеидмурад выиграл девять раз, Мялик - семь. Считайте сами, кто оказался круче. Нам нравились оба жокея. И мы не стали ничего подсчитывать.

Знаете ли вы туркменские скачки? О, вы не знаете туркменских скачек!

Жара стоит такая, что перспектива расплавиться не кажется фантастической. Но накал страстей на трибунах перекрывает даже туркменскую жару. Я - чуть ли не единственная женщина на все трибуны ипподрома, кругом - одни джигиты, несмотря на палящий зной, одетые в чёрное. На головах - тельпеки и ушанки. Все по-восточному сдержанны и старательно делают вид, что баба на трибуне ипподрома - дело обычное. Своеобразное рыцарство.

Когда дают старт, трибуны отзываются сдержанным гулом. Скачка дистанционная. Режутся Айдере и Канал - жеребец из родного колхоза Ниязова. Оба - и Канал, и серая красотка Айдере («Лунный холм») - известные ипподромные бойцы. Президент приехал поболеть за своего коня.

Спокойствие - кажущееся - только сначала. Уже на середине дистанции гул на трибунах начинает нарастать.

И когда…

…Кони идут к финишу…

… Рёв на ипподроме стоит такой, что в Каракумах поднимается пыльная буря.

Айдере ? Канал? Идут голова в голову - джигиты теряют остатки самообладания и орут, вопят, ревут что-то не очень разборчивое, но подозрительно похожее на русский мат.

Канал «вырывает нос».

На соседней трибуне, как статуя Командора, встаёт Ниязов.

Но…

Айдере великолепным броском выходит вперёд и красивым финишем заявляет, что и бабы на что-то способны… (Ай, спасибо, Айдере …)

-А-а-а! - прокатывается по ипподрому.

Болельщики, перепрыгивая через живую изгородь, несутся на скаковую дорожку.

Жокея стаскивают с седла и несут на руках.

Над толпою плывёт голова Айдере - кажется, что на руках несут и кобылу, покрытую узорчатым ковром, выигравшую эту скачку.

Канал - второй. Только второй…

Гневно сдвинув чёрные брови, соседнюю трибуну покидает седовласый красавец Ниязов, забывший о восточной сдержанности.

А мы…

А мы ещё раз признаемся себе, что никогда не уедем отсюда без коней.

ГАЛА ЗНАЧИТ КРЕПОСТЬ

Летний день бесконечен, 
Зато лето - мгновенно. 
Красота, хоть и вечна, 
Но - увы! эфемерна. 

Царства вечны казались. 
След их сыщешь ли ныне? 
Только кони остались. 
Дети вечной пустыни.

Аукционное отделение завода «Комсомол» представляло собой длинное приземистое здание характерной конюшенной архитектуры. В нем стояло несколько десятков ахал-текинских жеребцов, предназначенных для «реализации», то есть для продажи. Они ждали своего покупателя, и тем временем жили обычной лошадиной жизнью. За всеми присматривал один конюх, молодой парень с чудным на русский слух именем Худайкули.

Мы уже привыкли к порядку на ипподромных туркменских конюшнях, поэтому порядок, в котором стояли кони на аукционном отделении, нас не слишком удивил. Правда, поддерживался он практически одним человеком.

Худайкули встретил нас очень радушно, впрочем, в краю, где, как вы помните, «гость старше отца», это тоже не слишком удивляет.

Зато удивляли сами лошади. К этому времени мы уже поездили по колхозным конюшням, потолкались на ипподроме - словом, на лошадей насмотрелись. И всё же были поражены.

Одного за другим нам выводили лоснящихся красавцев безупречного происхождения и великолепного экстерьера. Выбирать оказалось очень сложно, настолько были хороши все. Но особенно впечатлял огромный вороной Мары, прямой потомок великого Абсента - не секрет, что рослая лошадь часто производит более выгодное впечатление, чем хорошая, но маленькая. А Мары был настоящий гигант - голова его вздымалась выше Копет-Дага, хотя мы уже привыкли смотреть на здешних коней снизу вверх.

Остальные были не хуже. Мы ощупывали им ноги, проверяли зрение, слушали сердце и - что там говорить - просто любовались. Но надо было кого-то выбрать. Пожалуй, хотелось взять вороного. Буланого-то мы уже присмотрели на ипподроме - приходилось ведь учитывать и масть. Вышел ростом и статью серый Кабул, но именно из-за масти, обычной в наших краях, мы сразу отмели его кандидатуру - не хотелось везти в Питер «серую лошадку».

Осмотрев около тридцати коней, мы начали уставать и уже не реагировали так бурно на то, что видели. Оставалось пять-шесть жеребцов, которых тоже надо бы глянуть. Для порядка.

Из конюшни, сверкая самоварным золотом, в леваду вышел рыжий. Вышел - и застыл в картинной позе, даже не глядя в нашу сторону, но явно зная, как перехватило у нас дыхание. Потом уже мы поняли, что такие вещи он проделывал частенько, к тому же совершенно сознательно, но в тот момент просто обомлели.

Медная статуя, замершая посреди левады, повернула голову и удостоила нас взглядом. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, потом жеребец отвернулся, округлил шею, отставил хвост, пошел великолепной рысью, перешел на стремительный галоп и, шумно всхрапнув, вновь встал, как вкопанный, в дальнем конце левады, взметнув копытами фонтанчики песка. Нас он опять не замечал - смотрел куда-то вдаль, в пустыню. Он знал, что делает.

Молчание продолжалось несколько секунд.

- Кто это?

- Ай, Гала! - небрежно ответил Худайкули, - Заводить, что-ли ?

Мы распрощались и поехали обратно в Ашхабад. Говорить было не о чем. Стало ясно, что мы нашли коня своей мечты - впрочем, это становилось ясно уже не единожды. Кони мечты попадались частенько, мы уже выбрали двоих.

И вот теперь этот… медный.

Но первоначально разговор шёл о покупке только двоих жеребцов, и, стало быть, надо опять делать выбор. А как его сделаешь, ведь понятно же, что ни от кого отказаться невозможно. И мы засели за телефон на переговорном пункте…

А назавтра снова поехали в завод. Из Питера дали добро на покупку третьего, и теперь следовало обговорить цену, узнать подробности происхождения (нет, в данном случае оно нас нисколько не занимало, но для порядка следовало осведомиться, не покупать же «коня в мешке»); да и, что греха таить, не терпелось поездить на рыжем совершенстве.

Кстати, масть как-то сразу перестала волновать - ну подумаешь, столь же обычная, что и серая! Разве это важно, когда речь идет о хорошей лошади? А ведь совсем не так мы рассуждали в случае с Кабулом…

Сначала мы поговорили с начконом завода. Выяснилось, что Гала, пленивший нас красой и статью, столь же замечателен и по происхождению - его отец, Герден, дважды Чемпион ВДНХ. Соответственно и цена была замечательной - один этот коник стоил столько же, сколько все шесть кобыл, которых мы уже сторговали. Но отступать было некуда. Мы глубоко вздохнули и ударили по рукам. Прорвемся.

Худайкули был на месте. Он вручил нам щетки - на каждой фломастером было написано имя лошади, выдал уздечки и сёдла. Мы решили на всякий случай попробовать под верхом также и Мары.

И вот два всадника, на рыжем и на вороном, отправились в пустыню. Это был первый наш выезд «в поля» в Туркмении. Жаркий ветер не освежал, а припекал, под ногами переливался золотой туркестанский песок, шакал с соседнего бархана посмотрел на нас и дунул куда-то в лиловое марево. И мы пустились за ним - сперва робкой рысью, а потом и галопом.

Гала легко взлетал на барханы и так же легко следовал за ним Мары. Так, да не так. Сразу стало видно, что по красоте и, как говорят конники, продуктивности движений рыжий превосходит вороного. Собственно, двигаться так, как двигаются текинцы, не могут лошади никаких других пород - даже грациозные арабы. Плечо, лопатка работают, как у кошки, а задние ноги дают мощный толчок - как на шагу, так и на рыси, и - особенно - на галопе. При этом потрясающая гибкость позвоночника и всех сочленений. Удивительное сочетание в одном животном змеиного и кошачьего! Так работал и Мары. Но у Гала всё было намного эффектнее. Длинноногий, поджарый, как борзая, сверкающий рыжей шерстью и ослепляющий белизной отметин, он в точности соответствовал древнему описанию несейской лошади: «Это кони, достойные могущественных царей, величественные с виду; высоко несут они свои гордые горбоносые головы, и со славою реют в воздухе золотые их гривы…»

Спустя пару месяцев кони, достойные могущественных царей и величественные с виду, приехали в Петергоф и заняли свои денники, в которых им предстояло прожить не один год. И тут случилось несчастье...

Жеребцов поручили пасти - ну кому в российских конюшнях обычно поручают пасти лошадей? - девочкам, конечно. А в одиночку это делать скучновато. И вот две девочки сначала переговаривались издали, а потом понемногу стали подходить друг к другу всё ближе и ближе. Кони вели себя спокойно, так почему бы не поболтать в своё удовольствие.

Как всегда, все случилось внезапно - один жеребец набросился на другого, и началась свалка. Как дерутся жеребцы, не видели? И не надо, лучше никогда и не видеть - это очень страшно, и, главное, трудно этому помешать. Кое-как их растащили, но у Гала - а одним из драчунов был он - с внутренней стороны бедра зубами соперника был выдран кусок величиной с ладонь. Выглядело это ужасно. Гала стоял возле конюшни со струящейся кровавой раной, а народ толпился вокруг и не знал, что делать - ветврач отсутствовал. Впрочем, если бы он … то есть она… то есть я… в тот момент и присутствовал, толку от этого не было бы - слишком мало было у меня опыта в то время.

К толпе у конюшни подошёл невысокий человек с бородкой.

- Что случилось? Может, я смогу помочь?

От него могли и отмахнуться, как отмахивается конюшенный люд от обычной досужей публики в тех случаях, когда происходит нечто серьёзное. Но что-то в облике этого человека подсказывало, что он не просто любопытный прохожий.

- Я хирург. Дайте-ка мне посмотреть.

Народ расступился. А бородач присел на корточки, профессиональным взглядом оценил картину, раскрыл портфель, и, как из цилиндра фокусника, начал доставать оттуда … Нет, не живых кроликов, а гораздо более необходимые предметы - шприцы, новокаин, шёлк, иголки, флакончики антибиотиков…

- Ну-ка, подержите его!

И, ничтоже сумняшеся, нырнул жеребцу под брюхо. Гала стоял совершенно неподвижно, терпеливо прислушиваясь к своим ощущениям. А врач обезболил травмированный участок и быстрыми уверенными движениями стал накладывать аккуратные швы. Потом потихоньку стянул края раны, обработал ровный ряд стежков иодом и встал. Так мы познакомились с Давидом Ивановичем - хирургом петергофской больницы, в дальнейшем - нашим верным другом и спасителем во многих пиковых ситуациях. В тот раз он впервые в жизни подошёл к лошади.

Но надо отдать должное и Гала - не каждое копытное четвероногое так стоически перенесёт столь болезненные манипуляции. Вот тогда мы впервые задумались о том, что в переводе с туркменского Гала означает - крепость.

Потом Гала много раз оправдывал свое имя. Это был настоящий боевой конь, надёжный и решительный.

Пришлось нам одно время патрулировать верхами в Нижнем парке - в белые ночи публика не всегда охотно его покидает, и всадники из «Аргамака» помогали милиции нести караульную службу. На коне становятся доступными самые дальние уголки, а подняться по лестнице к не желающей оставить террасу паркового ресторанчика подвыпившей компании для Гала было плёвое дело. Он мгновенно оценивал ситуацию и соответственно реагировал - мог спокойно выжидать, а мог, прижав уши, грозно двинуться на супостата.

В другие времена карьера его могла сложиться совсем иначе - он носил бы на себе воина или разбойника и был бы верным другом тому или другому. Но в наши дни Гала стал спортсменом, тоже надёжным и решительным. Даже в последние годы жизни, когда, после травмы позвоночника, он и ходил-то не слишком уверенно, наш рыжий продолжал участвовать в соревнованиях и не одному своему партнёру привёз спортивный разряд. Прыгать ему было трудно, но удивительное сердце не позволяло этому коню небрежно относиться к делу. Если всадник выезжал на Гала, можно было не сомневаться, что маршрут он пройдёт до конца - другой вопрос, насколько чисто. Впрочем, конь не был виноват, даже если и сбивал жёрдочку - просто задние ноги не всегда хорошо слушались его.

Вот в любви Гала не слишком везло. С кобылами он был неизменно нежен, подолгу за ними ухаживал, а это, как ни странно, не всем нравилось. Его подруги частенько теряли терпение и отказывали ему в своей благосклонности. Поэтому женить Гала было сложно, однако всё же маленькая изящная Бахаргуль родила ему буланую дочку, столь же изящную, как она сама, но рослую, как отец.

Шло время. Гала старел. Его шкура уже не светилась самоварным золотом - не слишком здоровые лошади плохо линяют, и в последние годы жизни Гала оброс настоящей медвежьей шерстью, что очень мешало ему летом. Поэтому в жаркое время года мы стригли его специальной машинкой для стрижки лошадей, и он так же терпеливо переносил эту длительную процедуру, как и всё остальное, что с ним проделывал человек. По нашей преступной глупости несколько лет он провёл у не очень любящих его людей, там-то и был травмирован, вдобавок потерял хвост - что, впрочем, нисколько его не портило, даже придавало стильность, ведь сто лет назад многим «лошадям роскоши» специально купировали хвосты. Такие лошади назывались «энглизированными», их изображения можно видеть на старых картинах или иллюстрациях в книгах. Во всяком случае, облик Гала стал ещё более запоминающимся, чем раньше, и теперь его никто ни с кем не мог спутать.

Так, все вместе, мы встретили третье тысячелетие. Март 2001 года был солнечным, радостным. Как всегда весной, жеребцы стали больше интересоваться окружающим. Гала тоже оживился и сообщал нам, выходя на прогулку, что кобылы уже волнуют его воображение, и было бы неплохо напомнить о себе той тёмно-буланой малышке, с которой он так приятно провёл время прошлым летом.

Восьмое марта мы отпраздновали, как всегда, весело и шумно.

А через три дня, солнечным весенним полуднем, Гала ушёл. Он собирался на обычную прогулку, был уже «одет» - взнуздан и посёдлан. Оставалось сделать шаг за порог. И Гала его сделал - но только за тот порог, «откуда ни один не возвращался». Он умер - умер от инсульта. Быстро и безболезненно, как редко бывает даже у людей, а у лошадей практически никогда. И к горю у нас примешивалось чувство странной радости, что именно ему было даровано счастье такого ухода.

Как бы там ни было, вспоминаем мы его светло - с тёплой грустью. И имя его на нашей конюшне всегда произносится с уважением. А на логотипе «Аргамака» навсегда остался его портрет.

БАГДАГУЛЬ, ДОЧЬ БЛОНДИНКИ

Я знаю, где-то есть земля,
Где ждут нас умершие кони.
Там вечно зелены поля
И нету туч на небосклоне.

Я знаю, каждого там ждёт
Конь самой сокровенной грёзы -
Кого-то скромный Огонёк,
Кого-то чистокровный Розыск.

И конников ушедших вновь
Несут галопом кони эти:
Вот Колокольчик и Петров,
Вот дядя Яша на Бюджете.

Да, если есть на свете рай - 
То там весна, трава и воля.
Ах, конник, брат мой, конник, знай:
Там ждут нас умершие кони.

Мы возвращались с Мяликом, жокеем и тренером скаковых лошадей, из поездки в горы. Там гулял табун колхоза “Ленинград”, где мы выбирали племенных кобыл для нашей конюшни. Холодный воздух, пронизанный солнцем, чётко рисовал очертания гор, и, любуясь пейзажем, мы краем уха слушали разговор джигитов. Не то чтобы понимали по-туркменски, отнюдь. Но общий настрой улавливали, а он, похоже, был благоприятным.

- Багдагул, ауа! - своим гортанным голосом, с характерным туркменским “г”, сказал Мялик. Ну, Багдагул и Багдагул, ничто в моём сердце не дрогнуло, хотя я уже видела её - красавицу, застывшую бронзовой статуэткой на вершине ярко-зелёного холма. Кто ж знал, что это - она! Кобыл мы брали, практически не глядя, ведь главное - купить достойных жеребцов... И вообще, только через некоторое время поняли, какого дурака сваляли, когда в том памятном году выбирали лошадей. Нам бы спрашивать знатоков-текинистов ...

Но, с другой стороны, ведь и новичками-чайниками мы не были, много лет отдав лошадям. Разве могло прийти в голову среднему коннику, что конь и текинский конь - разные вещи! “У Вас собака или пудель?” - по слухам, спрашивают друг друга при знакомстве немецкие собачники. “У Вас лошадь или текинец?”...

В то время мы ещё не знали этого, как не знали и многого другого. Например, сколь важной для нас вскоре станет чистота происхождения наших будущих лошадей. Мы не придавали особого значения родословной, не ведая ещё, что ничтожная доля чужой крови - одна восьмая, одна шестнадцатая и даже менее того - автоматически переводит текинскую лошадь в низшую касту.

Впрочем, спортсмены-конники довольно часто пренебрежительно относятся к вопросам происхождения своих лошадей - был бы класс. А в коннозаводстве, особенно чистокровном, родословная - это основа основ. Можно быть каким угодно демократом в жизни, но при разведении лошадей приходится быть снобом. Аристократическое происхождение родоначальников племенной конюшни - вот с чего надо начинать, если речь идет о чистокровных породах, а таких в мире всего три - Арабская, Английская и древнейшая из всех - Ахал-текинская.

Ах, всё, как известно, к лучшему в этом лучшем из миров. Не будь педигри (родословная) Багдагуль чуть подмочено одной шестнадцатой английской крови, может, нам бы её и не продали. А задумывайся мы тогда об этих вещах - может, мы бы её и не купили.

Но сложилось, как сложилось, и месяц спустя точеные ножки рыжей прелести по имени Багдагуль уже переступали в вагоне, увозившем наши приобретения в Ленинград. Вместе с ней ехала её матушка, кобыла по имени Блондинка, удивительно чуткое, изящное и темпераментное существо. Ей уже тогда было двенадцать лет, но ни на её внешности, ни на горячем нраве годы нисколько не сказались. Она настолько тонко сложена, что и сегодня её часто принимают за трёхлетку, хотя Блондинке уже за двадцать пять лет, и в наших краях она родила нескольких жеребят. Впрочем, материнство никогда не уродует ахал-текинскую кобылу, наоборот, родив жеребёнка, она становится ещё краше.

Багдагуль была очень красива. Всё в ней было стройно, изящно, соразмерно, и вся она была - порыв, огонь, трепет! Экстерьер можно увидеть на фотографии, но очарования не передаст фотобумага. Как только не называли её в Петергофе прохожие, когда она под всадником проходила по улицам нашего городка! “Милая”, “принцесса”, “какое чудо” - слышала она от встречных людей, и гордилась и красовалась.

Но, как у каждой истинной красавицы, был у неё небольшой изъян, придававший ей ещё больше прелести, этакая “изюминка”. У неё была немного укорочена нижняя челюсть - потом я узнала, что это иногда встречается у текинских лошадей. Из-за этого её сухощавая мордочка приобретала сходство с мордочкой тапира, и, возможно, из-за этого же она обладала необыкновенно нежным ртом - была “слабоузда”, как говорят конники.

Я про себя называла её “сильфида”. Это определение возникло, когда я впервые проехала на ней несколько шагов - чувство, что сидишь на чём-то хрупком, как китайский фарфор, но живом и трепетном, как бабочка.

Однако это ощущение было обманчиво. В юности Багдагуль скакала, скакала неплохо, и страсть к быстрой скачке сохранила до конца дней своих. Она обладала железными сухожилиями, железными мышцами, но... далеко не железными нервами, и сорваться в галоп могла по самой ничтожной причине. Впервые это случилось на первом же нашем выезде в поле. В манеже всё было нормально, и я, хоть и не ездила до того на таких лошадях (а ездок я довольно слабый), спокойно позволила уговорить себя поехать на “большую поляну” - так мы до сих пор называем огромное поле на самой границе Петергофа, где расположен памятник защитникам Ораниенбаумского плацдарма. От нашей тогдашней конюшни в Нижнем парке до “большой поляны” метров пятьсот. Проскакать их галопом для Багдагуль было делом нескольких десятков секунд, а для меня они растянулись в вечность...

Сказать, что я испугалась - значит ничего не сказать. Я оцепенела от ужаса. Только и смогла сообразить, что надо бросить стремена - если вылечу из седла, то хоть не застряну ногой в стремени.

…В конюховке сидел народ и мирно беседовал. Окна выходили как раз на улицу Морского десанта - это прямая, как по линейке, улица, идущая от Большого дворца вдоль границы Нижнего петергофского парка. “Что это было?”- с недоумением спросил кто-то, поперхнувшись чаем, когда мимо окна просвистело, пронеслось что-то рыжее. Никто не успел ничего рассмотреть, заинтригованные, все выбежали из конюшни...

У стен Большого дворца маячили хвост и шесть ног - дрожащие принадлежали мне. Ехать обратно верхом я не решилась и повела даже не запыхавшуюся кобылу в поводу. Из той скачки до сих пор помню ощущение полной беспомощности - сколько ни натягивай повод, кобыла только прибавляла; да совершенно безумное мелькание земли под ногами. От страха я не могла оценить прелесть этого - полета, не скачки, и только несколько недель спустя, поняв и приняв Багдагуль - этот подарок судьбы - научилась вместе с ней радоваться юной скорости её летящего галопа. Ей было тогда всего четыре года...

Потом отношения наши стали по-настоящему дружескими. Никогда ни одна лошадь не узнавала меня - по шагам. Вообще, вопреки Гржимеку, лошади, конечно, узнают хозяев - по жестам, голосу, запаху... Но для этого нужно хотя бы увидеть или почуять человека. Я же ещё только подходила к конюшне, а навстречу мне уже неслось то одобрительное похрюкивание, которым лошади выражают приязнь и которое Джонатан Свифт гениально передал в названии лошадиного племени “ гуигнгнмов ”. “ Гуигнгнм ” - говорит жеребец своей возлюбленной, “гуигнгнм ” - говорит кобыла только что родившемуся жеребёнку, “ гуигнгнм ” - говорила мне моя Гуля.

Она подарила мне Петергоф. Ей очень нравилось гулять по красивым паркам, и, разделяя её любовь к одиночеству, я открыла для себя Александрию, Луговой парк, Сергиевку. Моя привязанность к этим местам, возможно, началась с таких совместных прогулок - да, именно совместных, Гуля была не лошадью - компаньоном, спутником, подругой. Сколько мы пережили вместе!

Помню, как мы зашли в какие-то совершенно невозможные дебри, путь был один - вперёд, а впереди - узкий и шаткий мостик через довольно глубокий, широкий и вообще очень страшный овраг. “Пойдём?” - спросила Гуля. “Попробуем...” - неуверенно ответила я. Знаете, как лошади фыркают, когда чего-то боятся? Они по природе своей жуткие паникёры, поэтому эти звуки - такое напряженное “ф-р-р” - знакомы каждому коннику. Обычно это означает - “Спасайся, кто может” и предваряет “свечку”, бегство, а иногда то и другое. Непрерывно фыркая, Багдагуль ступила на мост и - медленно, осторожно, но без колебаний перешла на другую сторону оврага. Вот тут я поняла, что такое - “верный конь”. Помните Карагёза из “Бэлы”? Кстати, Карагёзом зовут младшего брата Багдагуль.

Помню, как она смеялась над толстым цыганским жеребцом, который хрипел в галопе, пытаясь догнать нахалку - а она шла своей лёгкой, настильной рысью по обочине, и - клянусь! - хохотала, радуясь вместе со мной. Потом играючи перешла на галоп - и только нас и видели.

Много чего случалось с нами, но всегда я знала - я в полной безопасности. Дурно воспитанные жеребцы, пьяные хулиганы, бездорожье - Гуля вынесет из любой ситуации. Я сшила для неё уздечку из самых тоненьких ремешков, какие только смогла найти - тогда мы ещё шили уздечки сами, пристегнула мягчайший трензель, а на спину ей клала самую простую плоскую “табунку”. Повод был тонкий, как ниточка, этого было достаточно. Уже потом я прочитала у великого тренера Нельсона Пессоа, что лошадь должна управляться чуть ли не весом поводьев. А уж хлыста и шпор нам не нужно было, как не нуждался в плети лермонтовский Карагёз.

...Он и от ветра в степи не отстанет, 
Он не изменит, он не обманет...

Но счастье не может быть бесконечным. Однажды июльским утром - я с годовалым ребенком жила тем летом на даче - мне позвонили с конюшни: «Срочно приезжай, Багдагуль плохо!” Дача была в медвежьем углу, электричек не было, ходил только поезд - утром и во второй половине дня. На утренний я уже опоздала, вечернего долго ждала, потом три часа ехала до Питера, оттуда - в Петергоф... Когда я добралась до конюшни, Гуля была ещё жива, но спасти её было невозможно. Как сон, вспоминаю следующее утро и возле конюшни - телегу с торчащей из неё стройной ножкой в белом чулке...

...Ускакав от цыганского жеребца, мы поднялись к Бельведеру. Это одно из самых высоких мест в окрестностях Петергофа. Отсюда открывается великолепная панорама. Видно все парки, вдали - Финский залив с кораблями, из густой листвы поднимается собор Петра и Павла - главная церковь Петергофа, а внизу, под холмом расстилается зелёное поле. За спиной - один из красивейших царских дворцов, Бельведер. И ни одного человека поблизости. Багдагуль стояла на этом ярко-зелёном холме, как когда-то в Туркмении, в тот день, когда я впервые увидела её. Она стояла и смотрела на императорскую резиденцию, лежавшую у её ног, как у ног августейшей особы. Впрочем, она и была августейшей особой...

Вскинув свою чудесную золотую головку, Багдагуль заржала. Я чувствовала, как вибрирует, как дрожит под седлом всё её прекрасное тело. Это был один из счастливейших моментов в моей жизни. О, как мне хочется верить, что и в её жизни - тоже...

Если всё-таки есть где-нибудь рай для коней и конников, я надеюсь, что меня ждёт там - она.

Необходимые пояснения от автора. Упомянутый в стихах Розыск - чистокровный верховой жеребец, принадлежавший когда-то секции ветеринарного института, в которой автор начинал заниматься верховой ездой.

«Дядя Яша» - Яков Израилевич Найшуллер, легендарный ленинградский конник. Последние годы жизни провёл с будённовцем Бюджетом.

«Петров» - Юрий Леонидович Петров, стоял у истоков создания одной из ленинградских школ верховой езды. Любимого коня звали Колокольчиком, этот рысак провожал своего хозяина в последний путь.

Гуигнгнмы в этом рассказе появились без влияния Гуру - он написан в 1998 году. Через пять лет после смерти Багдагуль.

ПРИКОНЮШЕННАЯ ЖИВНОСТЬ

Мы на планете вместе с ними, 
Они позволили нам жить 
И всеми силами своими 
Нам стали преданно служить. 

А их права на свет и воздух 
Поболе наших прав. Как знать! 
Быть может, службу их - как воду, 
Как хлеб, должны мы почитать.

Подковкин Первый и Чуча

Господи, благослови зверей и детей!

На каждой конюшне обязательно есть и те, и другие.

Во всяком случае, так было раньше. Теперь появились такие заведения, в которые ни зверей, ни детей без разбора не пускают. Но в нашем доме - а конюшня наш дом - такого не было (и, надеюсь не будет) никогда. Приблудные дворняжки уживались с русскими и афганскими борзыми, беспородные кошки - с утонченными ориенталками. Жили у нас и забавные воронята, и грозная курица.

А что касается детей, то и дети тоже разные. Одних, одетых в сапоги для верховой езды и настоящие бриджи, папы (а в последнее время и мамы) привозят на дорогих иномарках, другие прибегают сами в дешёвеньких трениках и не слишком новых резиновых сапожках. Но и те, и другие работают на конюшне не за страх, а за совесть.

Однако речь пойдёт все-таки не о детях, а о «зверях», к категории которых мы отнесем и птиц.

Итак, приконюшенная живность. Во-первых, это, конечно, собаки. Никто, как правило, не заводит их специально, но, как только где-нибудь заводится конюшня, при ней тут же заводятся собаки. Они не похожи друг на друга, но есть несколько типов, которые обычно с разными вариантами повторяются.

Один из самых распространенных - лохматый жизнерадостный миляга, в чьих жилах текут крови каких-нибудь жесткошерстных пород, как водится, целый букет. В настоящее время у нас это Боня.

Второй тип - длинное коротконогое существо, с кровью таксы и, возможно, лайки. Немного похожа на уэлльского корги. Это Жуля.

Нечто болонкоподобное, визгливое и скандальное - Чуча.

И, наконец, некоторые напоминают восточноевропейских овчарок. Таков был Карат, таковы и Чапа, и Бэк.

Начать надо, конечно, с Карата. Он появился первый, почти сразу, как мы въехали в «грелку». В один прекрасный день пришёл к нам пес и стал жить на конюшне. Он был вылитый овчар, только чуть меньше ростом. Чёрный , с острыми стоячими ушами и небольшим белым галстуком на груди. Но главное в нём было - поведение, поведение настоящей пастушеской собаки. Он очень быстро понял, что в его подчинении «стадо», и сам установил для этого стада правила. Лошадям не позволялось, например, самостоятельно выходить из денников или станков, не позволялось валяться - Карат как-то догадался, что мы нервничаем, когда кони ложатся в денниках, и начинал лаять, буде замечал такое. Мы приходили, смотрели, если было ясно, что это не колики, собаку успокаивали. За ложную тревогу не ругали.

Карат помогал загонять лошадей с пастбища в конюшню. И делал это профессионально, как самый лучший табунщик - подгонял отставших, заворачивал выбившихся вперед, и всегда - на безопасном от копыт расстоянии. Никто никогда его ничему не учил, все навыки дремали в крови и проснулись, когда возникла необходимость.

Чапа попроще. Она ещё больше похожа на восточноевропейскую овчарку, только меньше раза в полтора. Ничем выдающимся она не отличается, и, возможно, поэтому занимает в конюшенной собачьей иерархии низшую ступеньку. Даже визгля и сплетня Чуча рангом повыше.

Детство Чучи прошло под диваном. Ещё с тех времен она прославила себя феноменальными трусостью и жадностью - пряталась под диван от страха, прямо-таки жила там, вытащить её было невозможно - визг был слышен на противоположном берегу залива. Но за кусочком печенья - вылезала, и тут же снова скрывалась в самое надёжное на свете убежище. Теперь она очень дружна с Боней и сопровождает его во всех эскападах. В своё время мы лишили её способности быть матерью - щенки у неё рождались очаровательные, их разбирали, как горячие пирожки, но два помёта в год - увольте. Теперь Чуча наслаждается вольной жизнью, не зная забот о потомстве.

Бонифаций, которого все запросто кличут Боней, был найден на вокзале в Старом Петергофе одиноким и очень, очень несчастным. Попав на конюшню, несчастным он продолжал быть ещё несколько дней. Зато сегодня собаки жизнерадостнее вы не найдёте не только в Петергофе.

Боня - страшный ловелас. Одно время все окрестные собаковладельцы , у которых были собаки-дамы, пытались всучить нам бесчисленных бониных отпрысков, таких же черномазых и жизнерадостных. Мы вежливо, но твёрдо отказывались - своих собак хватает (сейчас, в тот момент, когда я пишу эти строки, у нас их восемь).

Однажды мне посчастливилось наблюдать встречу Бони с его дамой, можно сказать, почти законной супругой - от неё он имел потомство не единожды.

Дама эта, будучи лицом кавказской национальности, проживала при одном магазине, который и охраняла. Имела жилплощадь в виде будки и приличную зарплату в виде миски с кашей трижды в день - словом, партия неплохая. Один недостаток - сидела на цепи. Впрочем, может быть, в глазах мужчины это не такой уж и недостаток…

А дело было так (учтите, что Боня не подозревал, что я за ним наблюдаю, и вёл себя совершенно естественно - не секрет, что собаки при случае и сыграть могут, да так, что никакой Станиславский не придерётся).

Бонифаций появился перед своей кавказской супругой, улыбаясь во всю крокодильскую пасть и приветливо, но несколько небрежно махая хвостом - дескать, привет, дорогая, а вот и я!

Радости дамы не было предела! Скуля и извиваясь, она только что не ползла к нему по-пластунски. Боня небрежно исполнил ритуал собачьего приветствия (ну, по-человечески, чмокнул в щечку, что ли) и прямым ходом направился к миске. Дама в то время не была готова к любви и потому как женщина его не интересовала - зашел чисто по-дружески.

В миске была каша.

Боня съел всё. Облизал миску. Проверил, нет ли каши под миской. Смачно облизнулся. Подошел к будке и поставил на ней своё клеймо. Ещё раз чмокнул подружку в щечку и, по-прежнему сияя улыбкой, отправился восвояси, всем своим видом говоря - «извини, дорогая, спешу, дела!».

Несчастная бежала за ним, пока позволяла цепь, когда длина цепи остановила покинутую Боней подругу, та встала на задние лапы и горестно заскулила.

Боня не оглянулся.

О, мужчины, мужчины!..

Жуля - кинозвезда. Обожает сниматься в кино . Её смешную коротконогую фигурку можно заметить и в «Гардемаринах-3», и в нескольких сериях «Тайн дворцовых переворотов», и в «Письмах к Эльзе »… Некоторые киногруппы, с которыми мы работаем давно, издалека - передают ей приветы, а при съёмках - привозят угощения на съёмочную площадку.

В молодости Ж уля была знатной крысоловкой - что твоя кошка. Под полом конюшни то и дело раздавался шум и писк, и каждый раз это означало трагический финал жизненного пути какой-нибудь достойной крысы.

Кстати, о кошках. Этот отряд млекопитающих достоин отдельной главы. Но мы не будем отделять их от прочей конюшенной живности, ибо все они прекрасно уживаются вместе.

Ах, кошки… Кошки - это песня. Мягкие, уютные, бесконечно снисходительные и доброжелательные - «где слог найду»…

Во-первых, Топа. Талисман «Аргамака» на протяжении 12 лет.

Появилась у нас крошечным котёнком - помещалась на ладошке. Обладала идеальным характером - за всю жизнь не оцарапала ни одной руки, не разбила ни одного блюдца и… гм… извините… не написала ни в одни тапочки.

Была пушиста и трёхцветна, а хвостик, сломанный ещё в младенчестве, сохранил на всю её недолгую - что такое 12 лет для кошки! - жизнь характерный излом.

Случилась с ней удивительная история.

Помните ли вы Никитиных?

В шестидесятые-семидесятые годы были такие педагоги, популярные многодетные родители, авторы бесчисленных книжек о взращивании супер-здоровых детей.

Не устояла и я. Готовясь к материнству, прочитала брошюру, в коей, промежду остальных мудрых откровений, повествовалось о том, как у некоего индейского племени, в случае безвременной гибели матери младенца, его вскармливание берёт на себя бабушка, у которой по этому случаю немедленно начинает выделяться молоко.

Скажете, чушь?

Вот и я сказала - чушь, и забросила книжку за диван.

Может быть, там, за диваном, её нашла и прочитала Топа? Не знаю, но вот какая история произошла с ней …

Была у неё беспутная дочь по имени Кася - такая же трёхцветная и пушистая, но далеко не такая милая. Даже лицо было недоброе, не говоря уж о характере.

Как водится, войдя в возраст, Кася влюбилась. Плодом этой любви стало несколько котят - очаровательнейших, которые, тем не менее, через несколько дней Каське надоели, и она пустилась в очередной загул.

Дети были забыты и брошены на произвол судьбы. Пару дней они звали маму, и я уже придумывала, как их спасать, и вдруг…

В корзинке, где жили «соломенные сироты», мы обнаружили Топу. Тихо мурлыча, она облизывала внуков, а они увлечённо присосались к её брюшку - у Топы появилось молоко!

Более того, когда через пару недель нам подкинули котёнка - нам постоянно кого-то подкидывают - Топа приняла и его, и выкормила вместе с родными внуками.

А вы говорите - «я не люблю кошек»…

Они залуживают отдельного рассказа, и когда-нибудь я его напишу - про рыжего сына Топы по имени Подковкин, про Байрона и Бяшу, про серую красотку Мордашку и её детей - Бряку, Марфушку, Мисс Кис-Кис… Про удивительное появление и не менее удивительное исчезновение приблудной кошки, которую из-за длинной острой мордочки прозвали Таксой… Помню всех, и о каждой - только хорошее.

Птицы. У нас их было несколько.

Во-первых, надо рассказать про Типу.

По виду это была курица, но по сути - настоящий орёл. Её отдал нам некий фермер в придачу к лошади. Типа была тощая, голенастая, как бойцовый петух, и такая же агрессивная. Её боялись все - от собак и кошек до лошадей и всадников. Дверь в конюховку она открывала ногой, взлетала на шкаф и оттуда руководила процессом. Впрочем, во время кормёжки лошадей Типа покидала свой «капитанский мостик» и отправлялась руководить процессом к кому-нибудь в кормушку.

Это её и погубило.

Однажды она не смогла внятно объяснить молодому и такому же агрессивному, как она, жеребцу, что главное лицо на конюшне - всё-таки курица… Она не учла разницу в весовых категориях и склочный характер Хелмира - а это был именно он. Пытаясь прогнать его от кормушки с аппетитным свежезапаренным ячменём, наша курица-орлица чуть-чуть замешкалась, и…

Мы с печалью похоронили её под одним из дубов в парке.

Что ничему не научило Карлушу - нашу ворону.

Карлушу нам принесли какие-то дамы, которые подобрали его (или её? - этого мы так никогда и не узнали) где-то в Нижнем парке Петергофа. Он пожил у них немного, стал совершенно ручным и ужасно избалованным. Типу он презирал, зато неожиданно подружился с кошками. Ладно бы с одной Топой - это была поистине святая; но не обижали его и знатный крысолов Байрон (названный так за хромоту), по-домашнему - Борька; и Баядера (ну как еще можно назвать подругу Байрона), попросту - Бяша, тоже охотница, что твоя Артемида. В тёплые денечки прохожие с изумлением наблюдали такую картину - на сиденье экипажа, вальяжно раскинувшись, возлежат три кошки, а на спине одной из них, чаще всего на спине у Бяши, сидит ворона и только что не мурлычет от удовольствия.

Ещё наш Карла обожал помогать при ковке лошадей. Летом это удобнее делать на улице, поэтому Карлуша, который жил совершенно свободно, летал, где вздумается и гулял сам по себе, как только видел, что коваль облачается в кожаные штаны, моментально возносился на росшую у конюшни вековую липу (увы, её уж нет, как нет и самого Карлуши…) и ждал своего часа. Час наступал, когда коваль выносил коробочку с ухналями - особой формы гвоздиками, используемыми при приколачивании подковы к копыту. Ухнали были предметом особой заботы Карлуши. Когда коробочку открывали, Карла слетал на землю, бочком подходил к коробочке - все уже ждали представления - и начинал аккуратно клювом вынимать гвоздочки и раскладывать, по порядку, один к одному. Вынув несколько, он отступал на пару вороньих шагов, склонял набок голову, что-то одобрительно говорил сам себе (самодоволен он был необычайно), вновь подходил к коробочке и продолжал вынимать гвоздики.

Вторым его увлечением было развязывать шнурки на ботинках. Как артистичная натура, Карлуша и из этого прозаического занятия устраивал целое представление. Особенно он любил богатые ботинки иностранных туристов, которые иногда чуть ли не в очередь к нему выстраивались, чтобы он развязал их толстые иностранные шнурки. Отходили в сторону, вновь их завязывали и опять подставляли ботинки Карлуше, который был истинный трудяга и от работы не бегал. Работал он из любви к искусству, но от платы в виде кусочка сыра или колбаски никогда не отказывался.

На второе лето он сообразил извлечь выгоду из своего увлечения и стал ходить развязывать шнурки к кафе, которое располагалось неподалеку. Там он стяжал не только лавры, но и немало деликатесов - прекрасное дополнение к конюшенному рациону, на котором прожил всю зиму.

Впрочем, от запаренного ячменя он не отказывался и летом. Тогда мы кормили лошадей ячменём. Странное дело - в Туркмении они прекрасно ели его сухим, но в нашем климате что-то у них разладилось, и, чтобы избежать колик, мы стали заливать его кипятком за несколько часов до кормежки. Разбухшие, аппетитно пахнущие зерна раскладывали по переносным кормушкам и выставляли их за порог, чтобы остыли. Тут-то и появлялся Карлуша. Склонив голову, он неспешно шествовал от кормушки к кормушке и пробовал ячмень в каждой. От одной отходил сразу, у другой задерживался, третью обходил стороной, недовольно оглядывая конюхов, которые во время этой инспекции, ожидая разноса, чуть ли не по стойке смирно стояли.

Спал он на стенке денника - обычно у Гезели . Утром, когда открывали дверь конюшни, вылетал наружу, а вечером возвращался на привычное место. Кошек обожал, Типу не любил, к людям был снисходителен, собак не очень жаловал, а лошадей не то чтобы уважал… но и не сторонился.

В конце второй зимы своей жизни Карлуша завел (или завела?) семью. В конюшне уже не ночевал, но регулярно прилетал навестить. Мы уже ждали его (или ее?) с семейством.

Но тут в парке стали отстреливать ворон…

И однажды Карлуша не прилетел.

Не прилетел и назавтра.

Не прилетал он больше никогда...

Второй воронёнок, который появился у нас через несколько лет, тоже названный Карлушей в честь первого, был далеко не такой умный и забавный, да и прожил у нас недолго - трагически погиб, утонув в ведёрке с обойным клеем, которое мы непредусмотрительно оставили открытым.

Наверно, следовало ещё рассказать и о козле, безрогом козле зааненской породы, чей сократовский лоб и густая борода ужас до чего напоминали одного известного писателя….

И о борзом кобеле Лёлике, любителе пива, сухого вина и маринованных огурчиков…

И о многих, многих других…

Но для этого надо писать отдельную книгу.

Вот что касается зверья на нашей конюшне. На других конюшнях живут другие звери, у кого-то - козы, у кого-то - куры, кошки же и собаки есть у всех, и наблюдать за всеми очень интересно.

«Надо немного условий.

Просто капельку вкуса.

Или, может быть, капельку зренья…» как писал В.Солоухин.

Дай нам Бог и того, и другого.

НОЧЬ НА КОНЮШНЕ

 Ночь. Конюшня вся затихает. 
Наши лошади спят спокойно. 
Что им снится - рысь строевая 
Иль галоп на просторе вольном? 

Здесь сейчас чуть-чуть непривычно. 
Отошла суета дневная. 
Обходя денники неслышно, 
Я прислушиваюсь к дыханью. 

Вот Гезель потянулась со стоном. 
Что ты, девочка - грустно? Плохо? 
Я поправлю Гезель попону - 
Она ткнется в плечо со вздохом. 

Ночь. Конюшня тиха и спокойна. 
Наши лошади спят, как дети. 
Только мне не заснуть - я конюх. 
Я сегодня за них в ответе.

С вечера «отбили денники», то есть убрали навоз и те опилки, что погрязнее.

Подсыпали опилок свежих.

Напоили коней.

Раздали овёс.

Кони ждут этого момента с таким же нетерпением, с каким дети ждут новогодних подарков - каждая кормёжка для здорового коня праздник. Поэтому, если лошадь равнодушна к процессу раздачи овса - значит, не всё с ней в порядке. Но сегодня каждый, кому в кормушку положили законные два гарнца, деловито зажевал. Некоторые при этом умудрялись делать угрожающие жесты в сторону соседей - дескать, моё, и не замай!

Пока кони жуют, можно немного расслабиться. В конюховке вскипел чайник, собаки дружно расселись вокруг стола, кошки залегли на свободных стульях, а курица Типа и вороненок Карлуша предусмотрительно заняли позиции на шкафу - «в кругу друзей не щелкай клювом».

С чем сегодня бутербродики ? Понятно, «с таком». Нам не привыкать. Впрочем, нет - немного сала и луковица нашлись в холодильнике - ну, так это же лукуллов пир, господа!

Пока мы пировали, кони проели овёс (а Типа умудрилась украсть бутерброд - как горный орел, спикировала со шкафа и вырвала у разини кусок хлеба с салом прямо из рук), теперь наступила пора раздавать сено. Этот процесс проходит гораздо спокойнее - заморившие первого червячка лошади философски воспринимают происходящее.

Наконец все мерно захрумкали - о, этот звук, признак покоя и довольства на конюшне! теперь можно отходить ко сну.

Кто-то расположился в конюховке, кто-то в тренерской, а мне предстояло провести ночь на раскладушке в проходе конюшни перед просторным денником, куда две недели тому назад переставили Гезель. Она у нас на сносях, родить может в любую ночь, поэтому еженощно около неё кто-нибудь дежурит.

Вообще лошади, как правило, рожают легко и обходятся без акушерки, но - чем черт не шутит, пока Господь спит. К тому же предыдущего жеребёнка Гезель не приняла, поэтому тем более нужно, чтобы в момент родов возле неё были люди. Вдруг понадобится отобрать мальца у мамаши.

Ну, стало быть, откроем свежий детектив и приготовимся скоротать ночку.

Роды случаются в разное время, но обычно это происходит после полуночи. Несколько раз кобылы делали нам подарок, управляясь с вечера, тогда к ночи и ребенок, и мама были уже обихожены, так что удавалось выспаться. Но это бывает редко - как правило, глаз не смыкаешь до утра.

Вот, помню, был такой случай…

Однако Гезель как-то странно себя ведёт. Вот ни с того ни с сего принялась зевать - к чему бы это? Лошадь по природе своей консервативна, и если близко с ней знаком, если знаешь особенности поведения, то всё необычное настораживает.

Внезапно Гезель потемнела от пота и, уже не скрывая тревоги, заходила по деннику. Денник большой, переделанный из двух, так что есть где походить.

Вот начала копать передними ногами опилки, легла … Н ет, снова встала и снова ходит - кажется, начинается! Кобыла, дрожа задними ногами, с кряхтением улеглась - медленно, осторожно. И вдруг на опилки хлынула жидкость - это отошли плодные воды. И почти сразу же показались ножки жеребёнка!

Теперь надо проверить, какие это ножки, передние или задние. От этого зависит, надо ли помогать кобыле - тщательно вымыв руки, ввожу их в теплое нутро … В от запястный сустав, а вот и нежная мордочка, лежащая сверху - слава Богу, всё идет как нельзя лучше! Кобыла напрягается, тужится - и вдруг на белоснежных опилках оказывается чёрное тельце…

Жеребёнок родился!

Он ещё связан с матерью толстой пуповиной, в которой пульсирует кровь, но он уже появился на свет, а это значит, что самое главное сделано. Впереди много подводных камней, однако основной они с Гезелью миновали. Все кони, как по команде, перестали жевать и, вскинув головы, заржали, приветствуя сына Хелвара - ибо это мальчик.

Удивительно, но почти всегда конюшня дружным ржанием встречает каждую новую жизнь, и так же прощается с уходящим товарищем. Кажется - да что там кажется, не сомневаюсь, что так оно и есть - лошади общаются между собой телепатически и, даже не видя ничего, знают всё о событиях на конюшне.

А мне теперь понадобится помощь - пока Гезель не встала. Помните, предыдущего жеребёнка она не приняла? Боясь, что и к этому, как только поднимется, мамаша отнесётся неласково, зову подмогу из конюховки.

Пока кобыле держат голову, проверяю пуповину - так, всё хорошо, пульсация прекратилась, можно перерезать.

Пуповину обычно перерезают, если она не оборвалась сама, оставляя культю сантиметров в десять.

Старые специалисты советуют перевязывать эту культю, только когда сильно кровит - ведь если пупочное отверстие велико, и в просвет попадает петля кишечника, то можно ненароком перевязать и её. Грыжа излечима, а вот непроходимость у такого малыша может кончиться печально. Поэтому перед тем, как перетянуть кровоточащую пуповину, всегда рекомендуют проверить, не попала ли под жгут кишка. Это бывает - очень редко, однако всё же бывает.

Но у нашего малыша всё в порядке. Пуповинку прижигаем йодом, а Гезель тем временем пытается встать … Н а всякий случай отодвигаем пацанёнка подальше - и разрешаем кобыле подняться.

А затем всё пошло как по-писаному . Кобыла наклонила голову, обнюхала мокрого дрожащего жеребёнка и, нежно всхрапывая, принялась его облизывать. Жеребёнок тыкался в неё носом и тоже подавал голосишко. Когда носы соприкасались, Гезель тоненько взвизгивала, и снова принималась вылизывать своё чадо - ушки, лобик, тоненькую шейку со слипшейся гривкой, глянцевую чёрную спинку…

Знакомство матери с новорождённым - одно из самых трогательных зрелищ в жизни конника. Кобылы вообще очень нежные и терпеливые мамаши, а в эти первые минуты ведут себя просто удивительно.

Жеребёнок на глазах обсыхал, гривка уже не лежала мокрыми прядками, а встала и закурчавилась; висевшие, как у спаниеля, ушки приподнялись; и, наконец, сам малыш сделал попытку встать. Редко у кого получается с первого раза, вот и этому пришлось немного помочь - совсем немного, и он на ногах. Они дрожат, подгибаются, расползаются в разные стороны - но держат, держат его, всего полчаса как появившегося на свет!

Ещё одна минута радости миновала. Малец рухнул на сено, которым обильно застелили денник, и в изнеможении прикрыл глаза. Мама тоже легла - у неё начал отходить послед. Это должно произойти за полчаса-час, но бывает, что приходится вмешиваться в процесс - искусственно стимулировать его, а если не помогает, производить вручную. Но нам повезло и в этом - всё произошло естественным путем. «Жеребячью постельку» вынесли из денника и расстелили на полу, ведь надо проверить, цела ли она. Если какой-то малюсенький кусочек остался внутри, кобылу придется долго лечить. Нет, и на этот раз всё в порядке, снова можно перевести дух.

Теперь наступает следующий этап.

Пора подкрепиться.

Чем раньше жеребёнок попьёт живительной влаги, тем будет здоровее. Антитела от матери передаются ему именно с первыми струйками молозива - так называется густая жидкость, которой переполнено вымя кобылы. Переполнено так, что даже брызжет на пол. А малыш уже делает новые попытки встать, и на этот раз справляется без посторонней помощи. Теперь вопрос - есть ли сосательный рефлекс, если нет - выкормить его будет невозможно. Это тоже, к счастью, бывает крайне редко, хотя иногда бывает, что рефлекс запаздывает и пробуждается не сразу. Так, кажется, всё в порядке. Тычемся мамке в ноги, под хвост, в шею - Гезель взвизгивает, но стоит неподвижно, немного приподняв одну из задних ног, как бы говоря - ну вот же, дурашка, всё рядом! Придется помочь сориентироваться…

Один берёт жеребёнка за шею, другой подталкивает под попку, а ещё один участник - вернее, со-участник действа - с противоположной стороны помогает новорождённому поймать губами сосок. Не сразу всё получается, но вот раздалось деловитое чмоканье, и все, включая кобылу, облегченно вздохнули.

Теперь их можно оставить одних. Кажется, всё будет хорошо. Впереди ещё один подводный камень - жеребёнок должен не только поесть, но и… как бы это сказать… совершить обратный процесс. Это тоже очень важно, кишечник новорождённого не пуст, как можно было бы предполагать - ведь ест он впервые в жизни. Там есть немножко мекония - так называется эта субстанция, и от неё положено избавиться. Иначе неизбежны проблемы с пищеварением. Но это - чуть позже. Оставляем наблюдателя у денника, а сами выходим на улицу.

Бутылка водки или спирта в аптечке - всегда есть у каждого ветврача. Это универсальное средство используется и как наружное, например, для обработки ран, и как внутреннее, скажем, при коликах. Но сегодня «aqua vitae » послужит другой, не менее благородной цели. Ведь выпить за здоровье новорождённого - дело святое, от него не уклоняются и злостные трезвенники. На передок кареты ставятся стаканы, на газетке раскладывается нехитрая закуска, уцелевшая от ужина и - в центре торжественно водружается заветная бутылка.

В Петергофе все спят. Ночь полна весеннего благоухания, шорохов, лунного света. Ещё не всюду сошёл снег, и нет птиц, и довольно зябко - но никто этого не замечает, все счастливы.

Впереди ещё много трудностей, далеко не каждого жеребёнка удаётся благополучно вырастить, но сейчас мы не хотим думать об этом - мы просто благодарны и новорождённому, и кобыле, и этой апрельской ночи, и друг другу… Наливается первая стопка, стаканы глухо звякают - чай, не хрусталь, - и - Господи, благослови!

Вот так на свет появился Гоюнчи-хан. Он благополучно вырос, и стал настоящим красавцем, и в жизни его тоже было много приключений.

Но это уже, как говорится, совсем другая история.

ВОСТОЧНЫЙ БАЗАР И ДРУГАЯ ЭКЗОТИКА

 Песком сквозь пальцы без следа 
С небытия и до забвенья 
Текут, как невская вода, 
За поколеньем поколенье. 

Но разве старый город мёртв? 
Ещё звучат в его рассветах 
И стук колёс, и звон подков, 
И эхо ржания Лизетты.

Не знаю, как сейчас, а в те годы в Ашхабаде мы знали два крупных базара - Русский и Текинский. По нашим понятиям, это были скорее не базары, а рынки - продавалась там всякая снедь : мясо, зелень, фрукты, разные восточные вкусности (не обязательно сладости - например, замечательные солёные и поджаренные семечки какого-то плода вроде абрикоса, как я ни старалась, переняв идею, приготовить этот деликатес дома на сковородке, у меня ничего не вышло); была на Русском базаре и забегаловка, типа «пельменная». Порция пельменей здесь продавалась не на вес, а поштучно: зачерпнув огромной дырявой ложкой из котла, буфетчица, ничтоже сумняшеся, пересчитала пельмени, ткнув в каждую пельменьку пальцем, и пару лишних столкнула пальцем же обратно в котёл. То же было проделано и со второй порцией.

Компот наливали в майонезные баночки, был он жёлтый и прозрачный, и, несмотря на некоторые ассоциации, навеваемые баночками, довольно вкусный.

Вообще нравы у туркменского общепита были свободные. На маленьких жаровнях по всему Ашхабаду жарились ароматные люля-кебабы, во дворах были оборудованы круглые глинобитные печи с круглыми же отверстиями. Такую печь до той поры мы видели только в фильме «Волшебная лампа Аладдина», она стояла во дворе аладдинова дома, и ею весьма интересовалась царевна Будур. В этих печах пекли очень вкусные, тонкие лепешки вроде лаваша, но от того, что продают у нас, их отличал запах дымка и частички глины от печи, приставшие к тесту. Очень вкусно было есть этот лаваш с зеленью.

Можно было перекусить и в многочисленных лагманных - столики располагались прямо на улицах, как в парижских кафе, с небольшим, но существенным отличием - был тут обязательно и некий «подиум», устеленный коврами или кошмами - там сидели ортодоксальные, если можно так сказать, туркмены и поглощали зелёный чай, чайник за чайником.

В туркменских забегаловках, на русский взгляд, было немало странного и даже забавного, но больше всего нас насмешил такой случай.

Несколько дней мы прожили в самой шикарной по тем временам гостинице - отеле «Ашхабад». Как-то стояли в небольшой очередёнке в буфет. Перед нами, отдуваясь и поминутно обтирая лысину носовым платком, маялся невысокий толстячок вполне русского вида. Он хотел приобрести копчёную курицу - кстати, её там готовили очень вкусно.

Подошёл его черёд. Дядечка указал на понравившуюся ему курочку и деловито спросил буфетчицу:

- А он свэжий ?

Буфетчица извлекла бывшую несушку, руками разломила её пополам, сунула нос в куриное нутро (мы, оцепенев, ожидали скандала) и деловито обнюхала, очень старательно, по-кроличьи дергая носом. Потом удовлетворенно сложила расчленённую тушку, аккуратно завернула в салфетку, взвесила, и со словами:

- Свэжий, свэжий! - протянула толстячку.

Он невозмутимо кивнул, расплатился, сунул пакет в сумку и удалился.

После этого у нас отпали малейшие сомнения в свежести ашхабадских копчёных кур.

Текинский базар немногим отличался от Русского. Мы частенько бывали там, так как оттуда отходили автобусы на Безмеин - на таком автобусе можно было доехать до «Комсомола», в те годы так назывался конный завод, единственный в СССР, где разводили только ахал-текинских лошадей. А ещё на Текинском базаре готовили замечательно вкусный шашлык - такого больше нигде и никогда нам пробовать не доводилось.

Готовили его из свинины. Да-да, я не оговорилась - свинину тут продавали на каждом углу: в магазинах - свежую и мороженую, в киоске напротив Цирка - гриль, а на Текинском базаре - в виде шашлыка.

Огромные шматы мяса были великолепно прожарены, но при этом оставались нежными и сочными. Их поливали острым соусом и сдабривали зеленью - да ради одного такого шашлыка стоило съездить в Туркмению.

Кроме того, можно было отведать чудесных пирожков на манер чебуреков - с мясом, с творогом, с картошкой и - самые вкусные - с зеленью.

Но хватит гастрономических воспоминаний.

Напомню читателю, что ездили-то мы всё-таки за конями…

Да, так вот базары. Настоящий восточный базар в нашем представлении должен был выглядеть иначе.

Мы были слегка разочарованы - ни чернокожих рабов, ни невольниц под прозрачными покрывалами, ни текинских ковров, ни украшений, ни косматых, пахнущих мускусом верблюдов, которые прошли по всему Великому шёлковому пути и доставили на базар драгоценные пряности, благовония и ткани…

- Ай, поезжайте на толкучку! - посоветовали друзья.

Название «толкучка» совсем не будило воображение, но из любопытства мы всё же поехали.

Ехать надо было не на ковре-самолёте и даже не на верблюде, а на автобусе, но всё равно мы сразу поняли, что попали, куда нужно.

Располагалась толкучка за городом, прямо в пустыне (впрочем, тут почти всё, что за пределами населённого пункта, располагается в пустыне).

Правда, чернокожих рабов и пугливых невольниц мы и тут не нашли (да и что бы мы стали с ними делать, если бы нашли - освобождать от оков?), зато всё остальное присутствовало в изобилии.

Говорливые покупатели в пёстрых нарядах и сидящие на земле торговцы, перед которыми были разложены их товары: странно благоухавшие и странно выглядевшие травы, разнообразная домашняя утварь, женские украшения, одежда…

…Верблюды, пахнувшие, впрочем, не мускусом, а кошками (возможно, это одно и то же, а я просто не в курсе)…

…Всяческая птица - мы впервые увидели цесарок в небольших клеточках, а ещё были возбуждённо лопотавшие индюки и суетливые перепёлки, не говоря уже о курах…

…Экзотические ткани…

Отдельно располагались продавцы ковров. Их, ковров то есть, тут было - как грязи, или - точнее - как песка в пустыне. Почти буквально.

Дело в том, что эти драгоценные, ручной работы, ярко-узорчатые ковры были расстелены прямо на земле и сливались в огромный пёстрый покров.

Говорят, чтобы оценить ковёр, надо быть знатоком - как надо быть знатоком, чтобы разбираться в живописи, антиквариате или конях.

Ну конечно, мы-то знатоками не были, хотя и слышали разные пряные слова - ковер хорасанский … персидский… текинский…

Возможно, настоящие ценные ковры на толкучку и не везут…

…Но и то, что мы увидели, было потрясающе. Тонкие узоры, удивительные сочетания красок, ровная бархатистая поверхность - хотелось взять пиалу, усесться по-турецки и… сделать ещё что-нибудь восточное, ну там раскурить кальян или, хлопнув в ладоши, приказать невольницам плясать под замысловатую музыку, которая неслась тут отовсюду…

Портила впечатление неизменная «ламбада», которая проникла за нами даже в это сказочное место.

Продавцы ковров устроились лучше всех. Расстелив, вероятно, не самый большой и красивый, но достаточно уютный коврик, они вольготно располагались прямо на нём, сидя, полулёжа, лёжа… Некоторые даже спали, мгновенно, впрочем, просыпаясь, как только покупатель начинал слишком пристально рассматривать их красивый товар или спрашивал о цене. Цены были соответствующие, хотя и не запредельные. Но для нас всё равно недоступные… А так хотелось купить хоть небольшой ковришко, чтобы положить под седло любимого коня - здесь было принято лучших скакунов украшать коврами.

Подешевле были тоже очень красивые, искусно сделанные кошмы. Вот ими мы разжились, хотя купили не самые шикарные, из белой шерсти, а попроще - из чёрной, но тоже симпатичные, с замысловатым узором. С каким замечательным вкусом подобраны были цвета! Эти кошмы служили нам много лет - на них мы спали в вагоне, когда увозили коней в Россию; они украшали стены тренерской; а в одну особенно морозную зиму мы укутывали в них Гахрымана, Хелвара и Гала…

Конечно, я прилипла к украшениям. Их продавали тут очень много, на все вкусы - и попроще, и поизящнее, и «новодел», и старинные. Старинные были из серебра - прохладного, тяжёлого, потемневшего от времени, с тусклыми красными камнями. Новые были легкие, простые, даже какие-то… нагловатые, что-ли, но тоже очень оригинальные и красивые. Говорят, что украшения женского костюма у туркменских племен происходят от доспехов женщин-воительниц древности; и в самом деле: огромная брошь защищает грудь, массивные браслеты, особым образом соединяющиеся с перстнями на все пальцы - руки, а на голову полагается металлическая шапочка со всякими висюльками, которые, по идее, должны защищать шею.

Вообще серебра тут было довольно много. Нам попались даже серебряные монеты дореволюционной чеканки, с портретом «Белого царя». От долгого хождения по рукам чеканка стерлась, и установить, какой именно «Белый царь» изображен на монетах, было невозможно.

А потом… Потом мы увидели такое, что, как говорится, «в зобу дыханье спёрло». На какой-то подстилочке лежали, кое-как брошенные, уздечка, подперсье, несколько ошейников - старинное убранство туркменского аргамака, всё украшенное серебром и довольно хорошо сохранившееся.

- Сколько? - задыхаясь, спросили мы.

Продавец небрежно назвал количество денег, которое он хотел бы получить и которое равнялось всей сумме, отпущенной на нашу поездку.

Торговаться не имело смысла. Даже если бы нам удалось сбить цену, всё равно прожить на остатки денег мы бы не смогли. А ещё предстояло уехать обратно…

Поэтому мы с сожалением положили амуницию на подстилочку, и, не оглядываясь, ушли.

Ушли совсем с толкучки.

Через несколько дней мы были в гостях у одного из друзей. Пили домашнее вино, закусывали дыней, смотрели фотографии коней. Под конец хозяин достал из-под дивана небольшой чемоданчик. С таинственным видом щелкнул замками, откинул крышку, и…

В глаза полыхнули серебро и красные камни.

Уздечка, ошейники и подперсье с массивной бляхой - старинное убранство туркменского аргамака. Старинное, подлинное, но в таком прекрасном состоянии, как будто его сделали вчера. То, что мы видели на толкучке, было бледным подобием этого великолепия. Серебро сияло, камни горели, а кожа была - словно только что выделана.

Уздечка была такой большой, что, честно говоря, мы не могли представить себе текинскую голову под неё.

- Раньше кони были крупнее, - сообщил хозяин, - я и на ипподроме мерил, и в заводе на производителей надевал - всем велика.

…Прошло несколько лет. Уже давно мы вернулись в Петергоф, уже родились первые жеребята от туркменских коней, уже слегка забылись впечатления той поездки.

Напомню читателю, что первые годы своего существования наша конюшня располагалась в какой-нибудь сотне метров от Большого дворца, прямо в Нижнем парке. С работниками музея мы жили в нежной дружбе; пока не было телефона на конюшне, ходили к ним позвонить, носили дамам конский навозик для цветов, реставраторам отдавали в починку дамское седло, в костюмерной брали напрокат мундиры… Да просто очень хорошо общались.

Однажды к нам на конюшню пришла весьма озадаченная дама из исторического отдела. Она готовила к отправке на выставку в Финляндию некоторые экспонаты музея, и в числе прочих - конскую сбрую, которая когда-то принадлежала Екатерине Великой.

Историческая дама не могла разобраться, куда какой ремешок пристегивать и каким образом всё это одеть потом на деревянный манекен лошади, поэтому попросила о помощи нас.

По узенькой винтовой лестнице мы поднялись за ней в одну из маленьких каморок под крышей Большого дворца и увидели чудо.

Миниатюрное красное седло, красные же ремешки подперсья и оголовья, крошечный трензель изящной работы. Мастерски выделанная кожа была такой мягкой, как будто не прошло двести лет с момента её выделки. Сафьян, что ли.

Мы присобачили на спину манекену седло, собрали и пристегнули к нему элегантные подперсье и подхвостник. Потом настал черёд уздечки - там было поболе ремешков, чем в уздечке современного образца, но всё же мы собрали и её… Пристегнули трензель…

Трензель был такой маленький - в ширину ладони - что впору был, наверно только годовалому жеребёнку или очень миниатюрному текинцу (у текинских коней необыкновенно маленькие, изящные головы). Хорошо бы было это всё померить на какую-нибудь из наших лошадей, но об этом не стоило даже и мечтать.

Уздечку мы тоже пристроили, куда положено - на деревянную голову манекена.

Отошли, полюбовались на дело рук своих…

И возникло ощущение, что где-то мы это уже видели, и даже держали нечто подобное в руках.

На ашхабадской толкучке, а потом дома у Юсупа, вот где!

- Нет, не на толкучке, - сказала вырученная нами дама, которая от умиления и восторга, что мы так быстро справились с тем, над чем она билась третий день, чуть не прослезилась, но от такого предположения пришла в себя и даже несколько обиделась, - пойдёмте со мной.

Какими-то узкими переходами и таинственными лесенками мы спустились на этаж ниже, прошли через несколько залов - музей был пуст - и вошли в Тронный зал.

С противоположной стены нам милостиво улыбалась Великая Государыня.

Там висит огромный портрет Екатерины.

Она изображена верхом на своём любимом коне по имени Бриллиант. Сама императрица в мундире одного из полков тогдашней гвардии, а на Бриллианте…

Мы подошли поближе.

Нет-нет, мы не ошиблись.

Миниатюрное красное седло, изящные подперсье и подхвостник, тонкой работы оголовье - сафьян, что ли - всё то, что мы только что держали в руках и собирали в каморке наверху.

Екатерина Великая смотрела на нас с портрета, и, повернув свою элегантную голову, выпуклыми глазами смотрел на нас Бриллиант.

А мы, как ни странно это может показаться, всё-таки вспоминали тот вечер в Ашхабаде, когда из запыленного чемодана нам достали тяжёлые от серебра уздечку, подперсье и ошейники - старинное убранство туркменского аргамака…

Там ещё много... всё, что Ирина успела написать, вы можете прочитать в книге "Хождение за текинцами", которая увидела свет спустя год после трагической кончины автора, и была презентована на "Эквифоруме-2011".